Петр Великий. Его жизнь и государственная деятельность

Из Троице-Сергиевой лавры Петр отправил к старшему брату письмо, в котором объяснял, что пора им самим править государством, что они уже совершеннолетние и могут обойтись без руководства третьего лица; со своей стороны, Петр обещал почитать старшего брата. Правительнице царь передал через боярина Троерукова приказание оставить правление и удалиться в монастырь. После некоторого сопротивления Софья, в конце сентября, поселилась в Новодевичьем монастыре. У ворот его, по приказанию Петра, поставлены караулы солдат “потешных” полков.

6 октября 1689 года молодой царь торжественно возвратился в Москву. Старший брат встретил его в Успенском соборе, передал ключи от Кремля и предоставил Петру всю власть, именуясь только на первом месте в государственных грамотах.

Глава II. Начало единодержавия

Верховная власть перешла в руки семнадцатилетнего Петра. Первые пять лет отмечены полной бездеятельностью его как во внешней политике, так и во внутренней жизни государства. Эти годы “протекли в военных экзерцициях, в маневрах на суше и на воде, в фейерверках и веселых пирах”, говорит биограф Петра, Устрялов. Петр не чувствовал влечения к политике, как ее понимали московские правители. Наставники и близкие друзья молодого царя не играли почти никакой роли в государстве; иностранцы же были едва терпимы в русском обществе. Ни те, ни другие не смогли подготовить юного самодержца к исполнению высоких обязанностей государя, не сумели внушить ему интереса к делам управления и политической деятельности.

Эти годы совпадали с тем периодом в жизни Петра, который немцы называют Sturm und Drang – буря и натиск. Юный царь не был разборчив в своем обществе. Он остался верен “потешным” полкам и друзьям из Немецкой слободы.

Петр еще не обобщал своего чувства на всех иностранцев: отношения его к ним завязывались сами собой, без всякой предвзятой мысли. В Троицкой лавре царь сошелся с Лефортом и Патриком Гордоном, через Гордона стали ему известны Мегден и Виниус, а Виниус познакомил с Кревстом и т. д. Особенно тесная дружба завязалась у Петра с красноречивым женевцем Лефортом, который будто бы внушил ему любовь к европейской жизни и мысль о преобразовании России. Но едва ли личное влияние Лефорта было таким могущественным, как утверждают некоторые историки. Более вероятна мысль Брикнера: “Немецкой слободе было суждено служить звеном между Западной Европой и Петром во время его юношеского развития”. Любой из ее жителей мог рассказать Петру об европейских обычаях и порядках. Сношение с Немецкой слободой было продолжительным и постоянным. Его привлекали в слободу женщины, увеселения, приятели и наставники. Лефорт заслужил любовь и доверие царя своей правдивостью, бескорыстием, умением устраивать пиры на славу и остроумными беседами. Но он ничего не понимал в морском и военном делах, которые стояли у Петра на первом плане. Подобно Лефорту, другие приближенные юного царя не отличались деловитостью и познаниями. Как истые космополиты, они нисколько не были заинтересованы преобразованием русского общества. Теперь им жилось вольготно и весело, но держались они только московским царем. Когда от разгула и неумеренных трудов Петр тяжко заболел, вся его веселая компания пришла в неописуемый ужас. Лефорт, Борис Голицын, Апраксин, Плещеев и другие запаслись лошадьми, в намерении при первой опасности бежать из Москвы. Имена этих первых сотрудников царя остались бы неизвестны потомству, если бы сам Петр “не озарил их своею славою, как яркое светило бросает лучи на своих спутников”. Весьма естественно, что иностранцы порицали при царе русские обычаи и хвалили все европейское; но, наверное, никто из них не оказал на него решительного влияния и не развивал перед ним планов преобразования государства.