Петр Великий и царевич Алексей

Во время стоянки под Штетином в русском лагере тоже нередки были попойки, в которых участвовал Алексей Петрович, поощряемый к тому своим злым гением, т. е. Меншиковым. Шарлотта, со слов князя Голицына, описывает родным одно крупное столкновение, при котором Алексей горячо защищал свою жену от нападок Меншикова. Последний устроил у себя пир для Алексея и высших офицеров своего отряда. Тут светлейший позволил себе неблагоприятные отзывы о некоторых лицах, состоявших при супруге царевича и нехорошо на нее влиявших. Последний возразил, что не боится никакого дурного влияния, ибо жена его владеет твердым характером. А Меншиков на это заметил, что она тщеславна. Царевич вспыхнул и потребовал не забывать расстояния, их разделявшего. Светлейший советовал оставить резкий тон и напомнил, что он его воспитатель. Алексей громко рассмеялся и заметил, что теперь он уже не воспитанник и заботится сам о себе. В дальнейшем споре Меншиков назвал принцессу надменной немкой, напыщенной своим родством с императором, и стал уверять царевича, что жена его совсем не любит. Тот с жаром начал доказывать, что, напротив, она его очень любит и что он никому не позволит порицать его жену. Затем он пригласил присутствующих офицеров выпить за здоровье престолонаследницы, что они охотно исполнили. А князь Меншиков замолчал и встал из-за стола с сердитым лицом. Но приятели князя говорили потом, будто бы он затеял этот спор с добрым намерением: чтобы обнаружилась любовь царевича к своей супруге. Довольная сим случаем, принцесса и эту версию передает родным с удовольствием и готова ей верить.

В данную эпоху, т. е. в 1712 году, письма принцессы к родным исполнены нежности в отношении супруга. Она сообщает, что Петр требует от Алексея не уклоняться ни от каких военных опасностей и что она трепещет за его жизнь ввиду предполагавшейся высадки русских на остров Рюген и возможной жестокой битвы со шведским флотом. Но уже в конце года видим другое настроение. 26 ноября она пишет, что положение ее ужасно, что муж ее совсем не любит, что Екатерина ее ненавидит и старается вредить ей, что в глазах русских все лютеране уподобляются чертям. Доходя до отчаяния, принцесса самовольно уезжает из Эльбинга к родным в Вольфенбюттель. Поэтому, когда в следующем декабре месяце царевич по воле царя вместе с царицей-мачехой отправился в Петербург и заехал в Эльбинг, он уже не застал там Шарлотту.

Отсутствие царевича из России и пребывание его за границей продолжались почти три года и, естественно, породили немалые толки и опасения среди русских людей, несочувственно относящихся к беспощадной реформаторской деятельности его отца и к бесконечной его войне со шведами. Их настроение отразилось, между прочим, в проповеди, или «казанье», блюстителя патриаршего престола рязанского митрополита Стефана Яворского, которое он произнес Великим постом 1712 года в московском Успенском соборе после литургии. Тут он громил нехранение заповедей Господних, за что Бог не дает России вожделенного мира и посещает ее разными бедствиями, говорил против клеветников-надзирателей (фискалов), поставленных выше судей, а в заключение обратился с молитвою к святому Алексею, чтобы он направил и защитил своего «тезоименника, нашу едину надежду» от всякого зла и помог бы ему, скитающемуся по чужим домам, вскоре и благополучно воротиться на родину. Некоторые сенаторы, присутствующие на сем казанье, на другой день, пришедши к Стефану, начали укорять его, будто он возмущает народ, дерзословно касается царской чести, и грозили донести о том царю. Митрополит послал Петру свое казанье вместе с оправданием, в котором уверял, что не имел какого-либо зла и в помышлении, и просил разрешения посхимиться в Донском монастыре. Петр сделал некоторые пометки на проповеди, но не придал ей большого значения и не решился подвергнуть какому-либо наказанию почтенного архипастыря.

После своего долгого заграничного пребывания и учения царевич воротился на родину человеком, несомненно до некоторой степени европейски образованным. Но его пристрастие к спиртным напиткам, вообще привычки, чувства, убеждения остались прежние. А главным, преобладающим чувством был все тот же рабский страх и трепет перед грозным отцом, которые заставляли лгать и изворачиваться для того, чтобы не подвергнуться его гневу и побоям. Петр довольно милостиво встретил сына, воротившегося из чужих краев, и, между прочим, велел показать какие-то учебные чертежи. Сын, опасаясь, что отец заставит его чертить при себе и тем самым обнаружит его неумение, зарядил пистолет и левой рукой выстрелил в правую ладонь. Пулька пролетела мимо, и только порохом сильно опалило руку. Отец увидал опаленное место и спрашивал о причине. Сын что-то ему солгал. Случай весьма характерный для их взаимных отношений.