Петр Великий как законодатель. Исследование законодательного процесса в России в эпоху реформ первой четверти XVIII века

Что бы там ни было, и сотрудники научных учреждений, трудившиеся в них до эпохи Большого террора, и их преемники с одинаковым упорством отказывались поддержать Воскресенского. Позднее Николай Алексеевич процитировал суждения, которые ему довелось услышать в 1930-е годы, когда он искал возможность опубликовать «Законодательные акты Петра Великого»: «Это нас не интересует», «Это не входит в наши планы», «Нет бумаги для печатания», «Нет у нас штатных оплачиваемых рецензентов»[43].

Между тем предпосылки к признанию ученых изысканий Николая Воскресенского начали исподволь складываться в середине 1930-х годов. Связано это было с состоявшимся 20 марта 1934 года совещанием в ЦК ВКП(б) по вопросам преподавания истории в средней школе. По свидетельству С. А. Пионтковского, на данном совещании И. В. Сталин внезапно обрушился с критикой на имевшиеся учебники истории (выстроенные в духе примитивно социологизаторской концепции умершего к тому времени М. Н. Покровского), заявив в частности, что «нужны учебники с фактами, событиями и именами. История должна быть историей». Вслед за этим глава партии и государства высказал уж и вовсе неожиданную фразу об исторической роли русского народа: «…Русский народ собирал другие народы, к такому же строительству приступил и сейчас»[44].

Итогом стало оживление исследований по отечественной истории досоветского периода, отказ от нигилистических трактовок многих ее событий, а также заметное смягчение официальной позиции в отношении уцелевших историков «старой школы». Заодно, всецело в духе времени, началось масштабное разоблачение «школы М. Н. Покровского». Официальный отказ от исторической концепции последнего изрядно вдохновил Н. А. Воскресенского (в том числе и как школьного учителя).

Неизменно равнодушный к политической и идеологической конъюнктуре, ни в одной работе не цитировавший труды ни классиков марксизма-ленинизма, ни даже Сталина (!), Николай Алексеевич не удержался, чтобы не сослаться – в предисловии к монографии, подготовленной к печати в 1946 году, – на официозный двухтомник 1939–1940 годов, первая часть которого называлась «Против исторической концепции М. Н. Покровского»[45]. Проверив эту ссылку Николая Воскресенского, легко убедиться, что он имел в виду статью А. М. Панкратовой «Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского». На указанной странице Николая Алексеевича привлекли, очевидно, суждения Анны Панкратовой о том, что «история в школах была заменена схематической социологией с элементами политграмоты», что «программы по истории… дезориентировали учащихся», а «исследование конкретной, фактической истории было заменено изучением по формациям и по проблемам»[46].

Что характерно, сославшись на работу Панкратовой, Николай Воскресенский вовсе обошел вниманием помещенную в том же сборнике пространную статью Б. Б. Кафенгауза «Реформы Петра I в оценке М. Н. Покровского»[47]. Как представляется, статья Бернгарда Кафенгауза не вызвала интереса Николая Алексеевича из-за отсутствия в ней явно выраженных позитивных оценок личности первого российского императора. Прикрывшись частоколом цитат из трудов классиков марксизма-ленинизма и И. В. Сталина, Бернгард Борисович по существу уклонился от выражения собственного мнения о фигуре царя-реформатора, ограничившись туманной фразой, что «Петр I более сложная натура, чем думал Покровский»[48].

Тогда же, на рубеже 1930–1940-х годов, в судьбе Воскресенского произошли решительные перемены к лучшему. И связаны они были не только с кампанейским разоблачением «школы М. Н. Покровского» и фрагментарным возвращением к академическим традициям в исторической науке. То и другое явилось важными, но в большей мере фоновыми предпосылками этих перемен. Дело в том, что на жизненном пути Николая Воскресенского повстречался Б. И. Сыромятников.

IV

Когда, где и при каких обстоятельствах состоялось знакомство Николая Алексеевича с Борисом Сыромятниковым, в точности установить к настоящему времени не удалось. Можно лишь с уверенностью предположить, что произошло это или в 1939 году, или в начале 1940-го. По крайней мере, весной 1940 года Борис Иванович уже начал знакомиться с рукописью труда Воскресенского и готовить на нее отзыв. В его рабочем дневнике, в записи от 19 марта 1940 года, отмечено: «Просмотр работы Воскресенского, т. 1, кн. 1 и часть отзыва»[49].

К тому времени Сыромятников прошел заметно иной жизненный путь, нежели Воскресенский[50]. Сын земского врача, коренной москвич, Борис Сыромятников по возрасту был старше Николая Алексеевича на пятнадцать лет. По окончании в 1899 году юридического факультета Императорского Московского университета Борис Иванович был оставлен на кафедре истории русского права для подготовки к профессорскому званию. Стажировался в университетах Парижа, Дижона, Берлина. После возвращения в Россию занимался разнообразной преподавательской и общественной деятельностью, активно публиковался в периодических изданиях либерального толка.