Петрици

Все содержание книги Петрици свидетельствует о том, что он поистине был энциклопедистом античных знаний. Взгляды его, конечно, не были (да и не могли быть) последовательными, его мировоззрение заключало в себе немало внутренних противоречий. Несмотря на рационалистический склад ума, Петрици не мог освободиться в эпоху средневековья от влияния христианского догматизма и мистицизма платоновского толка, его мировоззрение несло на себе отпечаток идеалистической направленности неоплатоновского учения. Противоречивость его философских взглядов отражала противоречивую сущность общественно-политической жизни Византийской империи и Грузии в период феодализма.

Заключительной главой книги Петрици является «Послесловие», в котором даются краткие суждения по всем вопросам, поставленным в «Предисловии» и комментариях к трактату Прокла. Создается впечатление, что «Послесловие» составлено из разнородных, логически не связанных частей. Вначале говорится о переводах научных и философских сочинений. Петрици считает неотложной задачей проведение радикальной реформы в переводческом деле, занимается разработкой переводческих норм, обсуждает вопросы грамматики: о просодиях, о точке и запятой, о чтении, об этимологиях и т. п. По отдельным вопросам грамматики Иоанн Петрици, как установил С. Г. Каухчишвили, под влиянием Дионисия Фракийского разработал собственную теорию. В разных местах «Послесловия» речь идет о средневековой системе образования. Беспорядочное нагромождение мыслей, пропуски, непоследовательность в ходе рассуждений — все это рождает предположение, что «Послесловие» подвергалось своего рода цензуре, из него, вероятно, были изъяты те места, которые явно противоречили официальному богословию.

В заключительной части «Послесловия» приводится пространная цитата из сочинения Василия Великого (VI в.) о том, что в трех книгах премудрого Соломона помещены три стороны христианской философии: в Экклезиасте дана разработка естествознания, в книге «Притчей» — этическое учение, а метафизические проблемы якобы рассмотрены в «Песни песней» Соломона. Отношение Петрици к этому утверждению неясно, но, по-видимому, оно было отрицательным, и поэтому переписчик не счел возможным сохранить суждения философа в рукописи.

Остановимся также на еще одном фрагменте «Послесловия», перевод которого вызывает споры у современных исследователей: «Сообразно с этим ересь приверженцев Итала позаботилась о возвеличении Девы» (цит. по: 2, 743). Ряд авторов оспаривают такой вариант перевода. По их мнению здесь имеются в виду не приверженцы Иоанна Итала, прославленного ипата философии в Константинопольской философской школе XI в., а Пифагор и его последователи, которых называли также итальянцами. Это положение авторы обосновывают ссылкой на то, что у Петрици имеются рассуждения, касающиеся учения пифагорейцев: «И среди природных явлений замечаем мы действие этого нечетного числа трех: ибо, если младенец до окончательного оформления в чреве (что происходит по завершении девяти месяцев) родится на восьмом месяце, он не может выжить, а если родится на седьмом месяце, будет цел и выживет. [Это объясняется тем], что третий образ первичной тройки есть „семь“…Первым нечетным числом является „три“, вторым—„пять“, а третьим [нечетным] числом является знаменитое „семь“, которое не рождает этого и не рождается. Исходя из чего италийская ересь и возвеличила это число как Деву и поклонялась ему» (там же. 739).

Петрици подчеркивает также, что Пифагор особое внимание уделял числу «семь», как началу третьей троичности: единица — два — три; четыре— пять — шесть; семь — восемь — девять. Этим цифрам пифагорейцы приписывали символ девственности, которая не рождает и не рождается. Ребенок, рожденный на седьмом месяце, не погибает, потому что семерка является числом тройственности.