Петров (Катаев) Евгений Петрович. Помощник Ильи Ильфа

Остап Бендер первоначально был задуман как второстепенный персонаж. Для него у Ильфа и Петрова была заготовлена только фраза: «Ключ от квартиры, где деньги лежат». Впоследствии, как и множество других фраз из романов об Остапе Бендере («Лед тронулся, господа присяжные заседатели!»; «Знойная женщина – мечта поэта»; «Утром деньги – вечером стулья»; «Не буди во мне зверя» и др.), она стала крылатой. По воспоминаниям Петрова, «Бендер стал постепенно выпирать из приготовленных для него рамок, скоро мы уже не могли с ним сладить. К концу романа мы обращались с ним, как с живым человеком, и часто сердились на него за нахальство, с которым он пролезал в каждую главу».

Как известно, прообразом Остапа Бендера, то есть его словечек, шуточек и внешности служил некий одесский человек по имени Остап. Он был старшим братом поэта-символиста, с которым дружили Ильф и Петров.

Этот реальный Остап, в начале двадцатых работающий в отделе борьбы с бандитизмом, в одесском угрозыске, был абсолютным кумиром юных Ильфа и Петрова. То есть это был такой Глеб Жеглов одесского разлива. Остап был знаменитый романтический Рыцарь Революции, а брат его был начинающей поэтической знаменитостью. Кто знает, может, из него вышел бы еще один Багрицкий или Светлов, но в начале двадцатых его убили бандиты, перепутав со старшим братом Остапом, с которым давно хотели поквитаться. Эта была история, всколыхнувшая всю Одессу. Настоящий жестокий романс.

В последнем «куплете» глава одесских налетчиков, чуть ли не сам Мишка Япончик, якобы похоронивший бедного поэта за свой счет под многократный салют из бандитских наганов, поздно ночью пришел к безутешному брату Остапу просить прощения за чудовищную ошибку. Остап его простил, и они пили всю ночь и читали наизусть стихи погибшего символиста. Вот такие сюжеты иногда лихо закручивает жизнь.

Реальный Остап уехал в Москву примерно в одно время с Ильфом и Петровым, Катаевым, Олешей и всей этой братией.

Какое-то время он работал в московском угрозыске, а к концу тридцатых, когда каждому кто не дурак, стало «кое-что ясно», ушел оттуда и стал чем-то не вполне понятным – то, что называется словом «хозяйственник». В общем, «лег на дно». Вынырнул лишь однажды, когда началась война: пятидесятилетний Остап ушел добровольцем и провоевал всю войну, до самого Берлина. А потом опять жил так, чтобы о нем не вспоминали. Когда-то в конце двадцатых он охотно давал интервью. Ильф и Петров не скрывали, что он прообраз Остапа, но к середине тридцатых книга была негласно запрещена, изъята из библиотек и пробыла в полуподполье около двадцати лет. Все эти годы Остап-прообраз жил тише воды, ниже травы, благодаря чему уцелел, прожил очень долгую жизнь и умер где-то в восьмидесятых. В шестидесятых, с наступлением «оттепели» и возвращением дилогии в «любимые народные книги» эта история снова всплыла, вместе с нею всплыл и тот, реальный Остап. Снова были какие-то рассказы о нем журналистов, и сам он с удовольствием рассказывал об одесской юности, о дружбе с Ильфом и Петровым, и о своей причастности к рождению Остапа Бендера, подарившего ему имя, внешность, лексикон и манеры.

Другие образы романа были намечены в записных книжках Ильфа и в юмористических рассказах Петрова. Так, у Ильфа есть запись: «Двое молодых. На все жизненные явления отвечают только восклицаниями. Первый говорит – „жуть“, второй – „красота“. В юмореске Петрова «Даровитая девушка» (1927) девица «с малообещающим лобиком» разговаривает языком героини «Двенадцати стульев» людоедки Эллочки.

Роман «Двенадцать стульев» привлек внимание читателей, но критики его не заметили. О. Мандельштам с возмущением писал в 1929 о том, что этот «брызжущий весельем памфлет» оказался не нужен рецензентам. Рецензия А.Тарасенкова в «Литературной газете» была озаглавлена «Книга, о которой не пишут». Рапповская критика назвала роман «серенькой посредственностью» и отметила, что в нем нет «зарядки глубокой ненависти к классовому врагу».