Петрович

Ему не везло весь день. Он совсем пал духом и собрался было возвращаться на шоссе, ловить попутную, но дежурный обстоятельно разъяснил, что стоит подождать. Бывает, задерживают товарные составы и возможно доехать на тормозной площадке.

«На тормозной площадке, на тормозной площадке», — ворчал Дедюхин, усаживаясь на скамейку и надвигая картуз на лоб.

Станционное здание стояло окруженное лесом. Это был деревянный дом, крашенный казенной охрой. На фасаде была надпись: «Елочки. Сев. — зап. ж. д.», с правого бока: «Елочки. Сев. — зап. ж. д.», и с левого бока: «Елочки. Сев. — зап. ж. д.», у двери висел колокол. По раструбу ободком шла литая надпись церковнославянской вязью. Дежурный разбирал ее на досуге, да так и не смог разобрать. Рядом со станцией, за бетонной оградой, поставленной тысячи на две лет, виднелся небольшой сквер. Украшением его были клумба, обложенная беленным известью половником, и бюст на белеющем постаменте, который в то лето станционное начальство опасалось убрать по собственной инициативе.

За сквером лежала пыльная площадь. Там, как в музее, стояли дощатый торговый навес и обгрызенная коновязь. А дальше начинался наполненный певчими птицами лес.

Дежурный пошел к себе, зажег в кабинете свет, и два ярких электрических квадрата легли на перрон. Темнело. На станции не было ни души.

Дедюхин задремал на скамье.

Вечером дышать было легче, и сердце не так надоедало, как в солнцепек.

Подошел почтовый четного направления. Из длинного синего состава вышел только один пассажир — женщина с баулом.

Некоторое время она не решалась отойти от вагона и, только увидев на скамье человеческую фигуру, подошла.

— Простите, — проговорила она низким, глуховатым голосом. — Где тут останавливается автобус?

Она была небольшого роста, в бархатном берете с помпоном, какие носят маленькие девочки, и в шелковом, переливающемся пыльнике.

Дедюхин взглянул на нее и подумал, что никакие помпоны уже не скроют одутловатости серого лица и морщин вокруг усталых близоруких глаз.

— Какой автобус? — спросил он не в насмешку, а для того, чтобы еще раз услышать голос, звуки которого показались ему знакомыми.

— Обыкновенный. В направлении колхоза «Заря». Дедюхин бесцеремонно всматривался в ее лицо. Она отступила на шаг.

— Вы нездешняя? — спросил Дедюхин.

— Н-нет, — насторожилась женщина. — А что?

— В Воскресенской школе случайно не работали? Она с испугом посмотрела на него и неуверенно помотала головой.

— До войны, может быть, а? — продолжал Дедюхин.

— В какой школе? — фальшиво удивлялась она. — Что за намеки?

Но Дедюхин уя «е узнал ее и встал улыбаясь.

— Дедюхина помните?

— Дедюхина? Учителя пения? Помню… Мы были друзьями…

— Так вот я и есть тот самый Дедюхин.

— Какая прелесть! — воскликнула женщина радостно. — Кругом жуткий лес, и вдруг — вы…

Она протянула руку для поцелуя, но не понявший этого Дедюхин пожал ее своими пухлыми, сонливыми руками.

— Зачем вы обманываете-то старика? — спросил он с шутливой укоризной.

— Вы же знаете, Яков…

— Макарыч.

— Вы все знаете, Яков Макарыч. После несчастья с Захаром приходится быть бдительной. Жизнь бьет и учит. Если бы он подписал какую-то несчастную бумагу, всем было бы лучше.

— Если бы он подписал, посадили бы еще десяток, — вздохнул Дедюхин.

— Вот, вот. И Захар был такой же. Чужих жалел, а о своих не думал. Других сажали, те вели себя прилично, выполняли все процедуры.

Дедюхин укоризненно посмотрел на нее.

— А ведь вы в Сибирь собирались за ним ехать.

— Господи, какая была дура.

— Почему? И в Сибири люди живут.

— И на льдине живут… Что там хорошего, в этой Сибири, кроме развития тяжелой промышленности?

Дедюхин вздохнул и сказал:

— Вон вас как годы-то переиначили.

— А что? Постарела? Знаете; Яков Макарыч, когда подъезжали, кондуктор подходит ко мне и говорит: «Вам, — говорит, — выходить, девушка…» Представляете— «девушка»!

Но Дедюхин уже не слышал ее.

По ту сторону состава, за вагонами явственно хрустел гравий под тяжелыми сапогами. Вот слева, за вагонными скатами появились рыжие кирзачи военного покроя. Кирзачи прошагали в одну сторону, потом в другую.

Поезд тронулся. Сейчас проедут последние вагоны, и все откроется с обеих сторон.

— А вы мало изменились, — протяжно говорила приезжая. — Простите, Яков…

— Макарыч, — досадливо отмахнулся Дедюхин и, пугаясь последнего вагона, заспешил к станции.

— Куда же вы? — звала его женщина. — Постойте! Но его уже не было.

— Какой странный, — сказала она.

7

В гулком зале ожидания были четыре двери. И все, кроме той, в которую вбежал Дедюхин, были заперты. Дедюхин остановился посреди зала, прислушался.

Сердце его колотилось с такой силой, что кровь билась в уши. То ему казалось, что шаги звучат возле самой двери, то ничего, кроме ударов сердца, не было слышно.

Он заметил, что сквозь щелку двери с надписью «Буфет» сквозили лучики света.

Он тихонько постучал.

— Закрыто! — донеслось изнутри. Он постучал настойчивей.

Буфетчица отодвинула засов и, загородив вход пышным телом, поглядела, кто ломится.

— Я Дедюхин. Председатель исполкома.