Петровка, 38

— Может быть. Думать надо много, чтобы образ родился.

— Дома холодно д-думать, уж больно все со стороны выйдет.

— Нет. Сердце — оно и на заводе и дома одинаковое.

— Разное, — возразил Садчиков. — Завод — он т-только называется так холодно, а ведь это люди. Завод — это я условно говорю. Иди д-дома строй, коров дои, письма разноси, трубы чисти. Надо, чтобы ты людям не только про себя одного г-говорил, но и про них тоже. Ты смотри, кто о себе память оставил? Достоевский, Пушкин, Лермонтов. А как их ж-жизнь ломала! То-то и оно. Им-мпульсы — великая штука. Если ты в сплошной р-розовости живешь — какой ты, к черту, поэт? Так, демагог, да и только.

— Сами говорили, что мои стихи нравятся…

— Говорил.

— Значит, обманывали?

— Чего мне тебя обманывать? Просто ты раньше жил тем, что у тебя было дома. Вот и все. Плохо было, ты и п-писал, чтобы боль внутри не лежала. Скажи, не так?

Ленька изумленно посмотрел на Садчикова и ничего ему не ответил.

Около ресторана «Баку» Садчикова догнал оперативник из пятидесятого и негромко сказал:

— Проверили мы того. Он из цирка, наездник. Очень нервничал.

— Извинились перед ним?

— Крикливый, черт. Дежурный хотел на него протокол за хулиганство накатать.

— Еще чего! — рассердился Садчиков. — Объяснить н-надо человеку, а не протокол писать. Тоже к-каратели нашлись. Телефон у него есть?

— Да.

— Ладно, я п-потом сам позвоню ему, объяснюсь. А то неловко, да и т-трепотня по цирку пойдет о милицейских грубиянах. Ты цирк любишь? — спросил Садчиков Леньку.

— Люблю.

— Я тоже, особенно в-воздушных гимнастов.

— А я — икарийские игры.

— Губу покажи, — попросил Садчиков.

Ленька доверчиво выпятил нижнюю губу.

— Ну, из-звини, — сказал Садчиков. — Губа у тебя не дура.

Встретились

Прохор обнял Сударя, долго тряс руку Читы и, заглядывая ему в глаза, спрашивал:

— Ну как, дорогой? Ну как? Экий ты парень видный, девки небось мрут, да, Сань? Или неверно я говорю? Старый стал, голова хужей варит, могу и ошибиться…

Прохор был невысок, безлик и казался с первого взгляда серым и словно бы пыльным. Он опирался на палку и шел медленно, приволакивая негнущуюся ногу. Говорил он быстро, без умолку, изредка похохатывая и все время заглядывая в глаза то Сударю, то Чите. Смотрел как-то по-особому: замирая и напрягшись. Шея у него при этом стягивалась синими веревками жил.

— Водку пьете, чертенята? — спрашивал он. — С девками небось балуетесь, а? Я старик, мне-то завидно. Нашли б какую кралю, золотенькие мои, а? Читушка, что молчишь? Не нравлюсь я тебе, да? Ты вона какой модный, а я — как деревня, да? Смущенье тебя берет, да? Ну ладно, ладно, ты иди, а я с Санечкой поговорю. Ты иди, не думай, ты понравился мне, лицо у тебя доброе, ты гуляй сегодня, сегодня липа цветет, от нее голова туманится, Читушка.

Чита недоуменно посмотрел на Сударя и с трудом сдержался, чтобы не засмеяться. Сударь шел нахмурившись, и когда увидел прыгающую от еле сдерживаемого смеха Читину морду, раздул ноздри и бешено повел глазами.

— Гуляй отсюда, — сказал он негромко, — киря. Слышал, что говорят, или нет?

— Пущай он у тебя поспит, — сказал Прохор, — отдохнуть вам, ребятки, надо. Ты сегодня, Читушка, к девкам не ходи, ладно? Завтра к девкам пойдешь, Читушка, завтра.

— Чего ты обо мне печешься? — спросил Чита. — Сам не маленький.

— А ты мне «ты» не говори, — сказал Прохор улыбчиво, — ты мне «вы» должен говорить.

— Это почему?

— Потому что я умный, а ты молодой.

— На ключи, — сказал Сударь, — иди домой, я скоро буду. Разговор есть.

Чита бросил ключи в карман, остановил такси, сел рядом с шофером и сказал:

— Поехали домой, шеф.

— Адрес какой?

Чита секунду колебался: куда ехать? Домой, к Надьке или все-таки к Сударю? Подумав, он решил ехать к Сударю. Он решил так потому, что спать одному страшно, а Надька, стерва, наверное, с тем парнем. С Сударем не страшно, он сильный, как бык, ему все до лампочки. Счастливый человек.