Петровская набережная

Это неповиновение команде, о степени которого Мите страшно было даже подумать, гипнотически приковало его. «Да это же Куров», — изумленно понял он. Курова узнать было трудно. Что-то непонятное, даже жалкое было в развязной стойке Курова. Но начальник строевого отдела, который должен был немедленно пресечь неповиновение наглеца, почему-то совсем Курова не замечал.

— Смир-рна! Равнение на…

В широко распахнутые двери актового зала входил начальник училища в сопровождении заместителей.

— …середину! — допел начальник строевого отдела и, вскинув руку к козырьку, отпечатал несколько шагов навстречу вошедшим.

Митя опять невольно скосил глаза на Курова. Тот еще ужасней, еще наглей усмехался. И хотя он по-прежнему стоял в строю, но, будто уже совсем забывшись, одну руку засунул в карман. Носок его ботинка приплясывал. «Сумасшедший», — подумал Митя. Ему стало еще страшней. Вот, значит, с кем он тогда связался. Да это ж бандюга просто какой-то…

— …по вашему приказанию построено! — доканчивал рапорт начальник строевого отдела.

Начальник училища молча опустил руку от козырька.

— Все тут? — спросил он неприязненно, хотя никакого смысла в таком вопросе не было: зал был набит ротами до отказа. Начальник строевого отдела поспешил подтвердить. Начальник училища хмуро кивнул, упрямо отводя глаза от окружающих его со всех сторон шеренг.

Наступила тишина. На парадной лестнице звякнули склянки, на Неве коротко гукнул буксир, а начальник училища все стоял и стоял, ничего не произнося. Наконец он все же поднял глаза и тут же вскинул взгляд выше — поверх их голов, так, чтобы не видеть впившихся в него глаз.

— Позор, — тихо произнес он. — Позор, какового еще не имели.

Он сказал именно «какового», и угловатое это слово из старых уставов, неловко кувыркаясь, полетело сейчас над ними, неведомым образом внушая им ужасность причины их сбора.

«Какового еще не имели!» Митя замер не дыша.

— Когда-то за подобное — руки рубили. И вот ныне являем собой…

Начальнику училища никак было не высказаться. Произносил фразу, останавливался. «Каковой», «подобное», «являем»… Слова-тяжеловесы, сцепляясь, боролись друг с другом.

— Чего, скажите, ну чего вам не хватает?! — вдруг крикнул начальник училища. — Деревня недоедает, город недосыпает, а вам — все лучшее, все новенькое! Мундирчики к параду шьем! Утром — каждому французскую булочку! Лучшие преподаватели города вас учат! А вы? Вы сами-то? Память ваших отцов, которые в бою погибли, как вы бережете? Уступили бы место тем, кто рвался в училище попасть, да не попал! А таких ведь тут… набережная была забита, к подъезду не подойти!

Лицо начальника училища налилось краской.

— Ну, ладно, шалость. Разберемся, пожурим. Ну, подрались по горячности — накажем, но, наказав, простим. Ну, самовольство — куда деваться, не все еще повзрослели, не все еще поняли, что такое военная служба…

Митя слушал, все больше цепенея. Каждое из слов, которое произносил начальник училища, все больнее, все глубже отдавалось в нем.

— Мы прощали многое, пока можно было прощать, — продолжал начальник училища, — но холодное, замышленное, заранее обдуманное воровство…

Мите показалось, что пол под ним поехал.

Пять лет назад, когда Митя с бабушкой были в эвакуации, Митя совершил кражу.

У трактористки тетки Шуры, их соседки по дому, на валенках были галоши красной резины. Ближе к весне к этим галошам начинали присматриваться все окрестные мальчишки. Замысел был общим, но выполнять его должен был один Митя, поскольку жил с теткой Шурой в одном доме. Тетка Шура оставляла не всегда нужные ей валенки между двойными входными дверями и, чтобы совсем уж их замаскировать, надевала на них сверху пустое ведро. С перепугу Митя стащил с валенок лишь одну галошу, и ее тут же пустили в ход. Но взрослые по одной галоше не воруют, и тетка Шура подстерегла появление на улице первой же рогатки из красной резины. Как бы нечаянно идя мимо, она вдруг защемила ухо обладателю рогатки своими машинно-тракторными пальцами и так быстро поволокла его за собой, что тот, визжа, сразу же указал на Митю.

Митю и его бабушку тетка Шура дома не обнаружила и отправилась на дежурство в МТС, где всю ночь ремонтировала свой тяжелый гусеничный трактор С-60, накаляясь все более и более. Возможно, что если бы трактор у нее был полегче или хотя бы не гусеничный, то злость тетки Шуры не казалась бы ей таким праведным гневом. Однако лязганье гусениц, под которое проходила основная часть жизни тетки Шуры, внушило ей мысль о том, что она практически танкистка, и, видимо, поэтому, вломившись на рассвете в комнату Нелидовых, они и закричала о «злостном хищении обмундирования». Кулаки ее, которыми она размахивала в воздухе, были похожи на две черные кувалды.

Бабушка Мити вскочила, и, ничего со сна еще не понимая, принялась скорее одеваться, чтобы бежать за теткой Шурой кому-то помогать. Однако по мере того как она понимала, зачем тетка Шура к ним влетела, голос бабушки становился все холодней.

— Да вы ошиблись, милочка! — наконец сказала она. — Ошиблись, Митя не мог этого сделать!

— Чего не мог-то?! А это что?