Петровская набережная

В вечерних своих мечтах, когда уже лег и можно спрятать лицо, чтобы никто не знал, что сейчас с ним происходит, он думал о том дне, когда пригласит Лену танцевать. Он мысленно говорил ей какие-то замечательно уместные, добрые и веселые слова, и они оба были как мальчик и девочка из сказок. Закрыв голову одеялом, Митя в мечтах был свободен, смел и божественно спокоен.

— Пойдем… — сказала Лена наяву и взяла его за руку. И Митю охватила паника.

— Ну что же ты? — спросила Лена. — Танцевать. Я хочу, чтобы ты пошел со мной танцевать.

— Танцевать? Со мной? Я сейчас. Сейчас…

Митя вышел в прихожую, взял свой сверток и стал его разворачивать. Бумага свертка хрустела, трещала, грохотала. Митя сел на сундук. Нагнулся к ботинку, но тут в коридор выглянула Ленина мама.

— Вам чем-нибудь помочь?

— Нет! Нет!

Дверь в комнату закрылась, а Митя схватил бескозырку и выскочил на лестницу.

Опомнился он только на Неве. Соловьевский сквер был пуст.

Митя, скорчившись, сидел на скамейке, а в развернувшейся бумаге лежали кожаные тапочки, в которых приказано им было танцевать на уроках Семена Семеновича. Митя вдруг представил, как его уродливая, нескладная тень танцует с Леной. С Леной, которая сама взяла его за руку. Тень — в тапочках. Митя схватил ладонями свое лицо, принялся мять его. Что-то клокотало и хрипело внутри Мити.

— Товарищ нахимовец!

Митя вскочил, отдал честь, офицер посмотрел на него, прошел мимо. Сквер был пуст — только Митя, спина офицера да Румянцевская колонна.

За лето что-то произошло.

Весь июль и весь август они были на шхунах, были уже второй раз, на сей раз Митя попал на благополучную и благонамеренную шхуну «Учеба», и все лето он просыпался и засыпал под корабельные звуки и корабельную тишину. И сам чувствовал, что день ото дня все крепче и неторопливей становятся у него ноги, а под костлявые лопатки вдруг словно кто-то дунул изнутри. Как-то, выжимая тельняшку, он оторвал рукав, засмеялся и посмотрел вокруг.

Судно катало, кренило с борта на борт. На стеньге, упираясь когтями, чтобы ее не стряхнуло, сидела чайка. Ветер ерошил ей короткие плотные перья. Серое море было пятнистым. С гребней улетала по ветру пена.

— Нелидов, навскидку сколько баллов? — спросил, щурясь на ветер, капитан второго ранга Рюмин.

— Четыре, — сказал Митя. — Ну, пять.

— Врете, — одобрительно сказал Рюмин и схватился за поручень второй рукой.

Осенью, когда Митя вернулся с практики, его не узнали во дворе.

Он не встретил Лену и сам пошел к ней. Он не понимал уже сейчас, почему еще совсем недавно нельзя было просто подняться по этой лестнице и просто позвонить. Ленина мама, такая же изящная, как весной, но ставшая чуть пониже ростом, склонив голову к плечу, сказала ему, что Лены нет дома.

Он спокойно пошел к себе домой, а вечером, точно зная, что встретит Лену у Невы, он встретил ее, увел ее, изумленную и послушную, от подруг, а когда они оказались одни в сквере, то поцеловал ее и улыбнулся, и никто в мире не догадался бы, что он делает это впервые.

Два прощания

К девятому классу Митя Нелидов был несомненно избалован. Избалован он был тем, что все их преподаватели давно понимали: ставить Мите четверки — о тройках речь уже не шла — Нелидову не следует. Не следует потому, что Нелидов — отличник настоящий и, где ему подтянуть, он понимает сам. Схитрить, допустим, чтобы что-то оставить невыученным? На такую глупость ни Митя, ни большинство его товарищей способны не были. И поскольку так шло уже давно, то преподавателям и в голову не приходило ловить их на невыученном. Не для чего это было, и, кроме того, уж слишком каждый из воспитанников был у других на виду. В полученную оценку верили. К оценкам вообще относились ревниво, гораздо ревнивей, чем в обычных школах. С самого начала, с шестой роты, от того, какую тебе поставят оценку, слишком многое зависело. От текущих за неделю зависели суббота и воскресенье, от четвертных — зимние и весенние каникулы, от годовых — традиционный летний отпуск. И наконец, последние, завершающие оценки в аттестате определяли дальнейшее: медалистам предоставляли выбор высшего училища. Два самых старинных училища, самых блестящих и орденоносных, были тут же на Неве, только еще поближе к морю. Одно стерегло Дворцовый мост, а другое — мост Лейтенанта Шмидта. В эти два училища мечтали из Митиной роты попасть все. Однако гарантировала поступление туда лишь медаль. Счастливцев в каждом выпуске было пять, семь, много, если десять. Митя Нелидов с восьмого класса уверенно шел на медаль.

И тут как-то — для Митиной роты это было в начале девятого класса — заболел (так им сообщили) математик Глазомицкий. Вести математику к ним на некоторое время пришел преподаватель из соседней школы. Был он весь в темно-коричневом: костюм, галстук, даже волнистые волосы, даже два больших родимых пятна на шее. Если кто0то из них не мог ответить на его вопросы, то «коричневый» усмехался, словно это подтверждало что-то, что он давно уже предполагал. И были эти усмешки непонятны им и неприятны.