Петровские дни

Сашок, с кивером в руках, приблизился и, смутясь от неожиданного приказания, совсем неподходящего, не знал, что и ответить.

— Оглох ты! — крикнула княгиня, уже обойдя фортепьяно и наступая на адъютанта. — Клавикордам, слышь, цены нету, а они, мужичьё… Берись сзади и правь…

— Княгиня, я — в звании офицера… — начал Сашок.

— Что? Что?!

— Как офицер, я не могу… Да и во всём параде, при всей амуниции…

— Ах ты, мамуниция!.. Да я тебя… Слышишь, берись!

И, видя, что Сашок стоит истуканом, княгиня выхватила у него кивер, а другой рукой ухватила за обшлага мундира и пихнула его к фортепьяно.

Сашок наткнулся на лакея и, потерявшись окончательно от оскорбительного приказания, взялся руками за бок фортепьяно. Он покраснел и тяжело дышал от обиды.

— Не примеривай, а неси! — вскрикнула княгиня, пуще сердясь.

— Я несу-с… — ворчнул Сашок.

— Врёшь! Притворяешься… Вижу ведь. Меня не надуешь… Тащи, как следует, не то — вот, ей-Богу… Хоть ты и офицер… А вот, ей-Богу…

И женщина, подойдя близко к нагнувшемуся Сашку, как-то помахивала руками.

"Вдруг, ударит? — мелькнуло в голове молодого малого. — При людях!"

И он, пригибаясь, схватился за фортепьяно изо всех сил. В то же мгновение раздался какой-то странный звук. Люди единодушно встали, опустили фортепьяно на пол и переглядывались. Княгиня тоже слышала странный звук и тревожно оглядывала инструмент.

— Ну вот-с!.. — выговорил Сашок, выпрямляясь. — Покорнейше вас благодарю. Как я теперь домой поеду?

У офицера под фалдами от натуги лопнули узкие парадные панталоны.

Княгиня обошла его, оглядела и выговорила сумрачно:

— Толст не в меру. Вот на тебе одёжа и трескается. Ну, уходи. Не глядеть же мне, даме, на эдакое.

Сашок вышел, озлобленный, из дому. Верхом ехать было нельзя, так как бельё виднелось между красных отворотов фалд мундира. Он доехал домой на извозчике и послал Тита за своей лошадью, оставленной у Трубецкого.

И молодой князь, и Кузьмич были одинаково возмущены приключением и целый день говорили только о княгине Серафиме Григорьевне.

Сашок повторял, что он дворянин и офицер, и хотя клавикорды — не шкаф и не сундук, а предмет более важный, но всё-таки заставлять его эдакое дело делать — прямо самовластие, и притом самовластие дурашной бабы.

Кузьмич соглашался насчёт этой стороны вопроса, но главное для него было в другом. Панталоны были дорогие — из аглицкой сермяги. А они лопнули не по шву, а по правой половинке. Кузьмич то и дело разглядывал большую прореху, трогал пальцами, приставлял края, охал и головой качал.

Ввечеру дядька был поражён заявлением питомца.

— Знаешь ты, что такое дворянин и что такое офицер гвардии? — спросил Сашок Кузьмича почти печальным голосом.

— Ты это насчёт чего же? — отозвался старик.

— А вот ответствуй на мои слова.

— Нет, ты, князинька, не мудри и меня не сшибай на сторону. Я и так из-за твоих панталошек мысли растерял. Ведь они по пяти рублей аршин плачены, и опять портняга-подлец три рубля за шитво взял…

— А я тебе скажу… Я — князь Козельский, и старинный дворянин, и офицер измайловский. Стало быть, как же мне с хамами клавикорды таскать? Это есть унизительское для меня приказание бабы, которая сама не знает, что можно офицеру и чего никак нельзя. Что ж после этого ожидать? Ведь она меня не нынче, так завтра заставит полы мыть.

— Кто ж про это говорит. Княгиня, а дура.

— Именно — дура… Дурафья… Что же делать?

— Как что делать? Не мыть.

— Что?

— Не мыть, говорю.

— Что мыть? — не понял Сашок.

— А полы, как ты сказываешь.

— Я не про то, Кузьмич. А я в отставку подам.

— Как в отставку?!

— А так. Скажу князю, что я не могу эдак. Я для ординарных услуг у него, а не затем, чтобы в дворовых состоять.

Кузьмич ничего не ответил, но сильно испугался решения питомца. Если в отставку, то, стало быть, в Питер ступай. А бракосочетание?

И, не сказавшись, старик ранёхонько сбегал в Кремль помолиться святым угодникам, чтобы отвратили они надвинувшуюся нежданно беду.

И молитва дядьки была услышана — тотчас же.

IV

Наутро рано к маленькому домику, который занимал офицер, подъехала карета. И Сашок и Кузьмич удивились, кто может быть этот гость. Но затем, когда они увидали господина, вылезающего при помощи двух лакеев из экипажа, то и старик и молодой человек ахнули и обрадовались. Кузьмич бросился на крыльцо, а Сашок вслед за ним.

Приезжий был единственный близкий человек Сашка в Москве, которому он был многим обязан. Это оказался Романов. Посещение молодого человека стариком было необычно, следовательно, должен был существовать какой-нибудь важный мотив.

Быстро сообразив это, Сашок несколько смутился. Он догадался, что посещение Романова связано с тем казусом, который приключился с ним в доме князя Трубецкого.

"Наверно, княгиня пожаловалась! — подумал Сашок. — Ну что ж, я всё-таки считаю себя правым. Невежество приключилось от натуги. Она скорее виновата, а не я".

Сашок встретил Романова на ступенях с крыльца. Гость обнял молодого человека и выговорил: