Петровские дни

— Вот так уж прямо она… извините, ракалия! Бесчестная, подлая женщина! Лгунья! — крикнул Сашок вне себя. — И что же ей нужно? Зачем она так лжёт? Понятно. Ей желательно, чтобы вы меня прогнали. Так спросите Кузьмича, как мы с ним всякий день толкуем, как мне от Земфиры избавиться. От её вольного обращения.

Князь глядел на племянника удивлённо, затем вдруг, хлопнув себя по лбу, крикнул:

— Ах я, телятина!

Он сразу поверил молодому человеку и не понимал, как мог поверить Земфире.

И, улыбаясь уже, он спросил:

— Ты вчера силком влез к ней в комнаты?

— Да-с. Силком! Именно силком она меня из гостиной к себе увела, держа вот за обшлаг. Что же? Драться было с ней?

Князь встал, быстро подошёл к Сашку и, поцеловав его, произнёс:

— Прости меня, Александр Никитич. Прости дурака дядю… Впредь увижу тебя целующим её и глазам своим не поверю.

— И это правильно будет, дядюшка. Бывает, что иная баба насильно целует тебя… Что же? Бить её?.. Только и можно, что осторониться…

Князь начал ходить молча по комнате и, размышляя, изредка качал головой. Он глубоко задумался…

— Ну, хорош я гусь! — вымолвил он наконец.

Между тем успокоившийся Сашок заговорил тихо, толково и как-то рассудительно, что он скучает не в меру и давно, скучает даже и теперь, у дяди в доме, и поэтому хочет, наконец, объясниться, сказать дяде про одно важное дело.

— О чём или о ком? — спросил князь.

— О себе-с.

— О себе?.. Ну, говори.

— Я рассудил бракосочетаться! — выпалил Сашок сразу.

Князь вытаращил глаза. Заявленье его огорошило.

— Ой-ой-ой… — жалостливо протянул он с соболезнованием, как если бы племянник заявил ему о какой приключившейся с ним беде.

Сашок даже удивлённо поглядел на дядю.

— Ой-ой-ой… Вишь как!.. Не ожидал… Ну, что делать! Жаль мне тебя, а горю пособить не могу, потому что ты же мешать будешь мне… Скажи, как это с тобой стряслось…

Сашок не знал, что отвечать.

— Говори. Когда и как это приключилось?.. В кого ты, собственно, втюрился?

— Да вот недавно… Прежде на ум не приходило, а теперь в двух, дядюшка. Их две. Мне больше по душе Баскакова, а Кузьмичу больше полюбилась Квощинская.

— Да. Вот что… Ну, так дело, стало быть, ещё не горит, терпит, — усмехнулся князь. — Ну и что же? Обе эти девицы — красавицы писаные? Ангелы?

— Точно так-с. Вы, стало быть, знаете?..

— Ещё бы. Как же не знать! — воскликнул князь. — Всё знаю. Знаю, что ты девицу обожаешь и будешь обожать до конца твоих дней…

— Да-с. Только я ещё не знаю… которую…

— И если тебе нельзя будет на которой-либо жениться, то ты будешь самый несчастный человек… Хоть руки на себя наложить… Так ведь?

— Так-с. Воистину. Кто же вам это сказал? Кузьмич сказал?

— Нет. Не Кузьмич. Глупость людская мне это сказала. Всякий день вижу, всю жизнь мою, таких дураков, как ты… Пора всё это мне знать. Ну вот что, Александр. Отговаривать тебя жениться я не хочу. Советовать инако поступить мне, как дяде твоему, неблагоприлично. Хорошему на мой толк, но худому на людской толк, мне тебя учить грех. Стало быть, я могу тебя только жалеть.

— Я вас, дядюшка, не понимаю, — сказал Сашок.

— То-то… То-то… И не можешь понять. Когда бы ты мог мои рассужденья понимать, то и был бы ты неспособен на такое дурачество, как женитьба. Ай, батюшки, сколько вас, дураков, эдак пропадает, — насмешливо и жалостливо прибавил князь. — Что ни день — свадьба! Что ни день — пропал молодец. Кроме постов и суббот! Ну, что же делать! Спасибо ещё, что не сейчас собрался, не знаешь ещё, на которой… Когда порешишь, которая тебе больше "ангел" и без которой жить не можешь, тогда скажи. Я всё сделаю, чтобы было богато и хорошо на твоём погребении… Тьфу! На венчании.

Князь рассмеялся, а затем снова глубоко задумался.

XIX

Около полудня князь вышел от себя и направился наверх в комнаты Земфиры. В эту пору дня он бывал крайне редко и разве только по особо важному поводу. Много за это утро передумал он.

— Здравствуйте, моя прелесть! — сказал он, входя и улыбаясь насмешливо.

"Сердит на что-нибудь", — подумала про себя Земфира, хорошо знавшая своего сожителя и видевшая его насквозь.

— Здравствуйте, — ответила она небрежно.

— Потолковать я пришёл с тобой об одной довольно важной материи.

— Ну…

— Что ну?..

— Ну, говорю…

— Напрасно нукаешь. Я не лошадь.

— Опять поехали! Стало быть, начинается канитель.

— Удивительное дело, — проговорил князь как бы сам себе. — Нерусская. Басурманка. По-русски говорит, как учёный скворец. А все невежливые и холопские российские способы речи подхватила. Нукает. Или норовит: заладила Маланья! Или: поехали! Удивительно… Ну, вот что, моя прелесть. Ты мне с твоими грубостями и с твоим чёртовым нравом начинаешь наскучивать. Ты говоришь: "Поехали". Да. Правда. Мы с тобой вот уже годика с два, как поехали врозь. И далеко уехали. Вернее выразиться: разъехались… Да не в этом дело… А дело вот в чём. С каких пор ты начала врать, лгать и клеветать… Ну-ка?

— Что?

— Ну, говорю я. В свой черёд нукаю. Ну?

— Что вы говорите?