Петру Гроза

И все же сила воли, необходимость сохранить спокойствие берут верх над мгновенным взрывом. С напряженным вниманием изучаю все, что находится вокруг меня. В темноте различаю у передней стены женский силуэт. Ботинки, прическа, понимаю — эта женщина из порядочного мира, она в кричащем контрасте с окружающими. Спит крепко, держа руку под головой. Трескотня телефонов, болтовня приходящих и уходящих дежурных агентов, ругательства, толкотня, прибытие новых узников в наше обиталище — ничто не нарушает ее сна. Она спит спокойно.

Засыпаю незаметно и я. Какие-то крылья подхватили и понесли. Но вот просачивается бледная заря. Темнота постепенно отступает. Люди и вещи принимают все более четкие очертания. Как из мутной воды появляются лица потерпевших крушение. Совсем рядом разлохмаченные волосы и кустистые усы бородатого цыгана.

Стены, пропитанные густым запахом пота, окончательно отгоняют сон. Уже не заснуть. Ухожу от этого страшного мира к единственной точке, откуда просачивается слабый лучик прежней жизни. Я сосредоточиваю внимание на молодой женщине, которая по-прежнему спокойно спит лицом ко мне. Чем светлее становится, тем отчетливее молодое лицо, темные ровные брови. В ее спокойствии — полное самообладание.

Смотрю внимательнее. Мгновение — и сердце останавливается. Как молния ударяет мысль — это моя дочь Лучия, из Тимишоары, я в последнее время бывал у нее так часто. Значит, мои недремлющие преследователи знают и об этом. Арестовали и ее, безусловно, для того, чтобы хоть таким путем сломить мой дух и сопротивление. После краткой остановки сердце мчится в сумасшедшем галопе, и передо мной проходят и другие картины. Образ моей жены, этой матери Гракхов, она появляется в окружении пятерых наших детей. Неужели и они захвачены этим смерчем, в котором бьемся мы, оторванные от дел, от наших очагов, от наших близких?

Паря над развалинами стольких разрушенных семей и судеб, наши души не знали бы никогда никакого покоя…

Снова устремляю взгляд на спящее молодое существо. Прервать ее сладкий сон и разбудить для тяжелого и мучительного свидания? Ожидание тягостно, и все же я не тороплюсь с окончательным выяснением, не могу — ведь надо сначала убедиться, что это не игра моего разгоряченного воображения. Приближаюсь, наклоняюсь над ней, отчетливо вижу ее лицо: в комнате почти совсем светло. Да, это ее брови, ее губы…

В этот миг под моим пристальным взглядом женщина зашевелилась. Протирает глаза, приподымается на нарах, а потом встает передо мной.

— Лучия! — шепчу я.

Она смотрит на меня удивленно, широко открытыми глазами.

Это не моя дочь.

Подымают жалюзи. Но за черными от грязи стеклами ничего не видно. Прохожу еще и сквозь пытки малых телесных надобностей. Сержант, всю ночь продремавший около меня, провожает к «заведению», находящемуся во дворе. Этот памятник восточного происхождения, прозванный «турецкой системой», осаждается целой бандой карманников и мелких спекулянтов.

Потом, неумытый (об умывании в этом помещении, где столько грязного сброда, и речи быть не может), пью какую-то серую жидкость, правда горячую, ее неизвестно откуда раздобыл дежурный. Он же в нашей комнате занимается перебрасыванием мусора из одного угла в другой, лениво играя в уборку, и стоит только услышать, что какому-то узнику надо что-то приобрести в городе, дежурный тут же оживляется, бросает веник, берет деньги. Как всегда, он по возвращении забывает отдавать сдачу, подчеркивая, что он делает эти мелкие услуги (то папиросы купит, то чего-нибудь поесть) без ведома своего старшего начальства — надзирателей.

Занимаю снова свое место. Это останки бывшего когда-то кресла, все его внутренности вывернуты и издевательски торчат из-под какой-то подстилки, принесенной вчера вечером «услужливым» комиссаром Тэнэсеску. Ужасаюсь при виде отправляющихся на отдых целых полков насытившихся на моем теле клопов».

Весь следующий день Петру Гроза проводит в этом кресле.

«Холод пронизывает до мозга костей. Здесь ничего не дают есть, ничего не дают пить, но зато все курят. И какой табак!

Разговаривать не разрешается. Потому слышны только грубые слова и приказания комиссаров, которые приводят и уводят жертвы своей охоты».

Да, идет настоящая охота за людьми, мешающими жить разжиревшим на войне богатеям. Им мешают воры, спекулянты, мошенники всякого рода. Это с одной стороны. А с другой — не дают покоя активные борцы за свободу народа. «Хватайте, сажайте и тех и других, между ними нет никакой разницы. Они мешают». Таковы инструкции властей, таковы приказы. И их исполняют.

«Но исторический процесс, — пишет далее Гроза, — на полном марше. И в этом тугом клубке, в котором бурлит, не уставая, жизнь отверженных, зарождается новый этап нашей коллективной и индивидуальной жпзни, и финал, кажется, уже близок. Стало быть, требуется терпение. Скоро мы увидим, окажутся ли сегодняшние унижения и страдания просто лишними и достойными сожаления или они будут служить нам серьезным подспорьем на пути развития нашего народа и всего человеческого общества.