Петру Великому покорствует Персида

Предлагай шаху старому или новому или кого сыщешь по силе кредитов, что мы идём к Шемахе не для войны с Персиею, но для искоренения бунтовщиков, которые нам обиду сделали, и ежели им при крайнем сем разорении надобна помощь, то мы готовы им помогать, и очистить от всех их неприятелей, и паки утвердить постоянное владение персидское, ежели они нам уступят за то некоторые по Каспийскому морю лежащие провинции, понеже ведаем, что ежели в сей слабости останутся и сего предложения не примут, то турки не оставят всею Персиею завладеть, что нам противно, и не желаем не токмо им, но себе оною владеть; однако ж, не имея с ними обязательства, за них вступиться не можем, но токмо по морю лежащие земли отберём, ибо турок туда допустить не можем. Ещё ж сие им предложи: ежели сие вышеписаное не примут, какая им польза может быть, когда турки вступят в Персию? Тогда нам крайняя нужда будет берегами по Каспийскому морю овладеть, понеже турков тут допустить нам невозможно, и так они, пожалей части, все государство потеряют.

Пётр — консулу в Тегеране Семёну Аврамову

Прошу указу Вашего Величества, ежели... Темир Султан на ханство сядет, вести ли мне с оным дружбу или нет, и чрез которую дорогу мне назад возвращаться, лишь бы меня отселе наперёд не выслали ради озбеков. Хивинцы сами будут просить, чтоб чрез Хиву возвратиться. Оные заподлинно надеются, что с ними мир заключите, когда услышите, что Ширгасы-хана не стало, которого аталык сказал: «Ежели живого в руки получим, пошлём к белому царю, дабы над ним то же учинил, что и оной над князем Бековичем, а не так, голову ему пошлём...» Здесь при дворе не оставил я предобъявить, что надлежит мне до Вашего Величества куриера отправить, и просил от сего хана на то позволения, которой ответствовал, что во всём меня вольным чинит и, когда ни захочу, могу послать. Однако ж, сколько я ни трудился, такого человека ради нечистых дорог по сие число послать не мог...

Флорио Беневени — Петру

   — Ого! — воскликнул Пётр, приблизившись к пирамиде. — Смеряйте-ка, пущай потомки узнают, каково было многолюдство в сей кампании.

Измерили, доложили.

   — Ваше императорское величество, дозвольте сообщить: в поперечнике, стало быть, десять сажен, высотою три с половиною сажени, — отрапортовал инженерный капитан Глебов.

   — Всё ли поклали камень?

   — Кажись, всё, ваше величество, — не очень уверенно отвечал капитан.

Пётр махнул рукой, двинулся в сторону шамхалова дворца для заключительной церемонии прощания. Адиль-Гирей был столь полон желания угождать высокому гостю, что открыл для него святая святых — свой гарем. Впущены были туда и министры, и ближние государевы служители.

Черкасов занёс на страницы «Путевого юрнала»:

«Его Величество изволил сесть на подушках... Тогда пришли его, шамхала, две жены да с ними ж из знатных жён шесть, и, поклонясь в землю, целовали Его Величество в правую ногу, и, постояв немного, просили, чтоб Его Величество их к руке допустить изволил. И по тому их прошению к руке допущены... Тогда принесли в ту палату скатерть и поставили кушанья и фрукты; шамхал налил в чашу вина горячего, подносил Его Величеству и... Его Величество немного изволил откушать и изволил встать...»

Пётр и свита его с любопытством взирали на гаремный покой: таковая честь оказывалась неверным в исключительном случае — это и был исключительный, сверхредчайший, более не повторившийся случай.

Обе жены — главные, как было сказано, — поманили Петра за собою: остальным было велено оставаться на месте. Они повели его в покои запретные — туда, где шамхал развлекался со своими наложницами.

Полтора десятка совершенно нагих дев возлежали на коврах, три или четыре плескались в небольшом бассейне. Завидев гиганта уруса, все они с отчаянным визгом и вскриками кинулись прочь в свои спальни.

Пётр невольно сглотнул слюну. Что и говорить: картина была весьма возбудительной. Всё в нём затрепетало, как в молодости, всё рвалось изнутри и требовало своего.

   — О, чёрт! — невольно вырвалось у него. — Экие соблазны!

Шамхал с князем Дмитрием шёл позади.

   — Скажи ему, — обратился Пётр к князю, — что бабы у него отборные, я был бы не прочь с ними позабавиться мужскою забавою.

   — Гостю не подобает выражаться столь нескромно, — заметил князь. — И так шамхал превзошёл допустимое по законам ислама. Я ему скажу, государь, что вы благодарите его за высокое доверие.

   — Говори, что хоть, — махнул рукою Пётр.

Они вновь вернулись в главную залу гарема, где была выставка ценинной посуды искусной выделки.

   — Спроси, где работают столь добрую посуду, — обратился Пётр к князю Дмитрию.

   — В городе Мешхеде, — отвечал шамхал.

Пётр недоверчиво покрутил головой.

   — Что-то я не слыхивал от наших торговых людей про таковой город, сдаётся мне, что сия посуда вывезена из Китая.

Возбуждение его при виде нагих дев было мимолётно, им сейчас владело любопытство.

   — Расспроси его основательно про сей город и можно ли оттуда оную посуду вывозить. Купцам нашим была бы пожива, а торгу нашему престижность.