Петру Великому покорствует Персида

Меж тем дождь не унимался. Он то лил тонкими струями, то принимался сечь косыми потоками. Если бы не неожиданный этот налёт с непривычным хладом, то было бы терпимо. А так все размякли, думая, что холода настигнут их в российской земле, где они об эту пору привычны и никого не страшат, и будет это через месяц-другой, уж далеко за Астраханью.

С трудом перешли речку Янгичай. Когда войско шло к Дербенту, оно спокойно перебралось через неё — то был жалкий ручеёк, пропадавший в камнях. Теперь в её каменистом ложе бушевал стремительный поток. Он был пешим по пояс и сбивал с ног. Обоз пришлось оберегать от сноса, лошади выбились из сил. Контраст меж недавним одуряющим жаром и сушью и налетевшим осенним холодом был чересчур разителен.

Когда наконец перебрались через реку и двинулись далее, ища глазами распадок или ущелье в далёких горах, встречь прискакали промокшие до нитки калмыки, посланные от гвардии поручика Кудрявцева. Вид у них был оторопелый. Они стали сбивчиво рассказывать, что, когда были вёрстах в трёх от армейского авангарда, на них напали утемышевские горцы и захватили казака, который вёз почту, и трёх калмыков.

«Начинается, — подумал Пётр. — Видно, прав был владелец Рустем, и теперь, решив, что мы предприняли отступление, сии враждебные народы и племена будут преследовать нас. Им ведомы все дороги и тропы, все укрытия. Они станут стремительно нападать и столь же стремительно скрываться».

Он приказал удвоить караулы, выслать вперёд усиленное количество казачьих пикетов и всё время быть настороже.

Князь Дмитрий был безутешен. В суме у казака, вёзшего почту, было наверняка письмо от Марии, от Анастасии, от Александры Волынской. Огорчён был и Пётр, и все остальные, кто ждал вестей из Астрахани, а может, и из самой Москвы.

Дождь лил не переставая, весь вечер и всю ночь. Это было какое-то наказание Божие. Негде было развести огонь, негде было обсушиться. Ежели ещё недавно пот лил с них ручьями и всё моментально сохло и дубело, что было тоже Божьим наказанием, то нынче такая крайность воспринималась не иначе как гнев Всевышнего.

В арьергарде следовала кавалерия под командою генерал-майора Кропотова, прикрывавшая многострадальную пехоту, совершенно изнемогшую от столь разительной перемены и вымокшую до нитки. Более всего начальники опасались подмочить порох. Ведь если огневой припас потеряет кондиции, то обороняться станет вовсе худо — одними багинетами да палашами.

Однако Кропотов вовремя распорядился: порох в бочонках либо в сумах погрузить на телеги и накрыть палаточной парусиною.

   — Ежели порох подмокнет, сии стервятники, предвидя таковую оплошность, непременно вознамерятся нас атаковать.

Генерал как в воду глядел. Дождь всё ещё не унимался, хотя и сёк с перерывами, когда из неширокого ущелья вырвалась лавина всадников. С истошным криком: «Алла, алла! Аллах акбар!», — перемежаемым пронзительным визгом и завываниями, похожими на волчьи, они атаковали казачий арьергард.

Зачалась сеча. Звон клинков, вскрики раненых, ржанье обезумевших коней — всё это слилось с немолчным шорохом дождя, грохотом прибоя и свистом ветра.

   — Фузилёры, скорым шагом, вперёд! — скомандовал Кропотов. — Всем стать на месте. На ходу — за-а-ря-жай!

Горские всадники, как ни удивительно, более всего опасались пехоты. Её огонь производил широченные прокосы в их рядах, меж тем как кавалеристы рубились без особого успеха.

Порох в подсумках был сух, запаса его было достаточно для дюжины выстрелов. Фузеи ещё прежде приказано было оберечь от попадания воды.

Завидя подходящую пехоту и развёрнутую против них полевую пушку, бабахнувшую картечью, горцы безмолвно заворотили коней и умчались столь же быстро, сколь и напали.

   — Фузилёрам стоять на месте до моего приказу. Быть в полной готовности! — распорядился генерал.

Покамест стали подсчитывать урон. Двое казаков были зарублены насмерть, четверо ранены. Нападавшие потерпели более: картечь уложила на месте пятерых, казачьи сабли и пики пронзили столько ж. Казаки стащили с коней и взяли в полон двоих языков.

Они показали: то был сводный отряд утемышевцев, не забывших своего избиения и жаждавших отмщения, воинов уцмея кайтагского, который прежде прикинулся другом русским и будто готов был им покорствовать и даже войти в подданство великого белого царя.

Приказано было стоять, и стояли. Более двух часов. Кропотов пояснил:

   — Мы стоячие устрашительней для оных племён, нежели на походе. Они так рассуждают: на марше про них забывают. А коли стоим — мы настороже.

Дождь умалился, а после вовсе затих. И море мало-помалу стало утишать свой гнев. И тогда генерал приказал идти в марш. И послал трёх верховых драгун оповестить государя о нападении, дабы и там приняли предосторожность.