Петру Великому покорствует Персида

Сей хан, такожде и некоторые его ближние зело б рады были при нынешних случаях услышати про русские войска, что в Хиве, ибо в декабре посылал непрестанно ко мне разных спрашивати, не имею ли я подлинное известие, будет ли Величество Ваше посылать на Хиву или нет. И хотя я ответствовал, что я из Астрахани куриера не получал и Ваше намерение ведать не могу, а ежели бы такая посылка учинилась, то б против неприятеля общего. И хан не поверил, думая, что я тихим образом письма получил, а не объявляю (а все то другие ему внушают назло мне). Однако ж ныне и поверил. Донесено ему, что отправленной ко мне от Астрахани куриер на дороге убит. Год тому минуло, как я отправил куриера, а за моим нещастием ответа получить не могу. Токмо беду чуть не нажил. Письма потерянные сыскать труждался, то и меня самого шпионом оклеветали недобрые люди, которые также сказали, что убитые оба ко мне за шпионством ехали и того ради убиты... Прошу Вашего Величества, дабы надо мной Вашу царскую милость показать, меня из озбецких непостоянных рук высвободити изволили, чтоб занапрасно более не мучился при сём варварском и без основания управительстве.

Флорио Беневени — Петру

Когда мы были в дому г. генерал-прокурора и при случившейся радостной ведомости о вступлении Вашего Величества в город Дербень веселились, то он, Писарев, начал сперва брань и драку с прокурором Юстиц-коллегии Ржевским и уже вдругорядь его бил и пришёл безо всякой причины и ко мне и начал меня поносить, будто я своровал и ту выписку брата своего, утаясь от него, подлогом сенаторам предложил, и хотя я зело шумен был, однако же дважды от него с учтивством отходил, но он в третие меня атаковал и не токмо бранью, но и побоями грозил, что ежели б то от генерал-прокурора не пресечено было, конечно, могло и воспоследовать.

Шафиров — Петру

День выдался благостный.

Сентябрь заканчивал своё сошествие в сверкании серебристых нитей, реявших над головами. Стояла почти что летняя теплынь.

Возвращались к дому. Возвращение было радостным, как всякое возвращение. А дом-то об эту пору был уже холодным, промозглым и неприглядным, разверзшим хляби земные. Но об этом не вспоминали. Посадка на суда проходила в полном порядке.

Октябрь был на носу. Бог его знает, что он мог выкинуть: месяц из капризных. Порою колебал море штормами дикой звериной силы, рвал паруса и швырял суда, точно щепки, либо на берег, либо в беснующуюся пучину.

Солдаты бегом подымались по сходням. Перед посадкой обмылись в ещё тёплом море, тёрли друг друга особой глиной с песком — вылезали чистые да гладкие, оболоклись в чистые рубахи, дабы предстать пред Господом, ежели придётся, по его неизречённой воле, достойно.

Так велел государь на молебне по случаю благополучного возвращения в российские пределы, в губернский город Астрахань. Он и сам совершил омовение пред посадкой на яхту, денщики его старательно оттирали. Пришлось и остальным придворным омыться. Отказался только Пётр Андреевич Толстой, сославшись на спой почтенный возраст и подагрический недуг.

Верили — возвращение будет благополучным, Никола Угодник прострёт над ними длань. И как бы в подтверждение море утишилось, лениво набегая на берег, лениво покачивая суда.

Двадцать девятого сентября Пётр велел выбирать якорь. Яхта, раздув паруса, белой лебедью порхнула в море. Шли несколько часов, подгоняемые попутным ветром, на выгнутых парусах. И Пётр, ставши на носу, время от времени прикладывал к глазам зрительную трубу, обозревая голубую, словно бы выцветшую даль.

Справа по курсу показался остров Тюлений. Примечательный кусок суши — любимое обиталище морского зверя.

   — Спускай паруса! — приказал Пётр за капитана. — Позрим сие чудо природы.

   — Не запастись ли свежим мясцом, государь? — спросил Макаров. — Небось получше рыбы да солонины.

   — Едал я раз тюленину: негожа, рыбой отдаёт. Однако пущай спустят шлюпку да двух-трёх прибьют. Охотники найдутся — токмо без ружья. Зверь доверчивый, его веслом по голове бьют.

На прибрежных камнях медленно колыхались доски — обломки судов российского флота.

«Море — что горе: красно со стороны, — вспомнилось ему. — Покормили море ластовые суда не токмо провиантом, но и душами людскими. Царствие им небесное», — глянул на берег и перекрестился. Там, на берегу, горбатился остов шнявы: рёбра были обломаны, мачты снесены. Зверь держался в отдалении, словно брезговал останками, либо не доверял им.

На берегу матросы тащили побитых тюленей в шлюпку, их собратья неуклюже попрыгали в море, и, словно поплавки, из воды торчали круглые головы с большими — больше человечьих — грустными глазами, в которых, казалось, светилась укоризна и боль.

   — Много побили, — встретил Пётр охотников, разглядывая добычу. — Всё едино есть не станете: не для русского желудка сия пища.