Петруша и комар (сборник)

Что творилось дальше — не знаю. Не знаю, сколько я там просидел: может, час, может — десять минут. Хотя им было не до меня. Когда стоны утихли, я вошел. Она лежала неподвижно. Он лежал на ней, уткнувшись носом в ее кофту. Он вынул, и потекла тонкая струйка крови. Она была девушкой, «и ты?» — говорит она. Я молча расстегиваю рубаху, ремень, присаживаюсь снять ботинки, закуриваю. Она тоже молчит, смотрит. Не спеша разделся догола, встаю, абсолютно голый, смотрю на нее в упор. Она отводит глаза. Тогда, ничего не сказав, я подошел к краю и прыгнул.

Больше не помню ничего. Помню отдельные мгновенья: куда-то несут, кто-то говорит: «там сваи были, мост строили когда-то». Помню, сестра другую спрашивает: «почему у мертвых стоит?» «когда позвоночник», — ей отвечают. Вот при таких обстоятельствах я и умер, или, как говорят у нас в институте, кончил.

Остальное вы знаете.

ЖИР

Жир продолжал тупо долбать бубну. Костистый его лоб покрылся каплями. Я подпускал и подпускал. Я придерживал. Заметив, Жир начал зеленеть. Наконец, Нежить врубила стакан и объявила дупло.

Да. А сначала Жир выигрывал. Начали мы в шесть: дверь заперли, выключили музыку, убрали все зеркала и скатерть. Жир был в ударе, и фишка к нему шла. Открыли портвейн, настроение было боевое.

Игра при этом равная. А в такой игре я — как рыба в воде, особенно когда Нежить не гундит. Остальные трое если и беспокоились, то удачно это скрывали, до времени, пока не запахло жареным.

Мне, однако, весь вечер идут посторонки. Ну и пусть. Я даже стал покупать на пять. Нежить — ничего, покуривает. Как-то невзначай перешли ко второй бутылке; колбаса осталась в прикупе при двух пасах. Затаился, ловлю момент. Вот он. Засаживаю стакан и темню. У Нежити задрожало очко. Жир это, видать, отметил про себя и обрубил сопли. И пролетел. Это был его первый пролет. Виду не подает. Жир задергался, только когда Нежить нарисовала себе птичку. Вроде все грамотно. Но чувствую: шило у него сидит. И вот Нежить играет маяк. Я срезал карту будня, и тут Жир выкладывает шило. И пролетает второй раз. Никто, однако, не предположил бы, что ему выйдет первому крутить рулетку.

Жир на время ушел в тень. Время идет. Я заметил: Нежити неймется. Позавчера играли в ромашку и Нежити засадили в очко. Наблюдаем. Что видим? Нежить упорно ходит в хари. А у меня труп треф, девятка треф и девятка харь, «девять третьих», — говорю, изображая волнение, «три девятых», — не сдается Нежить. А я вдруг уступаю. «в прикупе крик», — шутит Жир, однако шутка неудачная, потому что именно так и оказалось. «стоим», — бледнеет Жир. А у меня, напоминаю, труп треф и вошки. Гальванизирую. Жду. Жир поднял глаза и с кротким бешенством меня спрашивает: «против стола играешь?» «нет. я склоняю», «незаметно». Я открыл, что в поносе. Мы замерли. Нежить сидит с каменным лицом, но я-то чувствую, что все у ней там внутри ликует. Я открываю тоже. Молча мы глядим на него. Наконец бедолага швыряет на стол вошь пик и, ни слова не говоря, достает револьвер.

Я тщательно стасовал. Я — подснял. И вот Жир тянет. Девятка. Он поворачивает барабан девять раз, сует дуло в рот и нажимает на курок. Сухой щелчок. Все делают вид, что ничего не произошло. Поехали дальше.

Теперь я — означающий, Жир — означаемый, а Нежить — туфта. Я — как давай подрезать нас литотами! Бросили кости — шесть и шесть. Что такое! Я уменьшаю — Нежить нежненько марьяжик пальчиками к себе, я склоняю — Жир опять не склоняется. Вот значит как. Тут уже и я заменжевался. Показываю Жир длинную масть — ноль внимания: сидит как дундук, лоб в испарине, «ну и ладно, — думаю я, — я сделал что мог». И прокидываю пичку. Жир поднимается, как в замедленной съемке, и, глядя в упор, севшим голосом мне говорит: «Гоша, ты понимаешь, что ты сделал?» «бывает», — говорю. Я смотрит на меня, я — на Нежить, Нежить — то на меня, то на Жир.

Жир закрыл лицо руками. И вот в этот как раз момент Нежить объявляет дупло.

«рулеточка», — подмигиваю я Жиру: Жир вдруг склонился над столом и прямо затрясся. Сдает Я. Нежити приходит фоска, мне — туз пик острием вниз, Жиру — фоска, а Яю — вафля. Я показывает вафлю, я — удар, Жир вздыхает облегченно. Но ему — харить. Пока мочу три раза и рисую на Яя дупло. Но все думают о револьвере.

И вот приближается развязка. Играется и-цзин. Все ништяк. У меня инь в червях и инь в харях, а поднебесная уже вся выложена. Правда, земля — пустая, небо — наполовину. Думаю: «ебись оно конем» и подкладываю джокер. Револьвер лежит на середине стола. Жир дрожащей рукой берет из колоды, и это оказывается червь червей.

В этот момент мне даже показалось, что я вижу в утлых глазах Нежити нечто похожее на сочувствие. Как бы прочитав мысль, она сорно отворачивается.

Жир кладет, значит, на место джокера червя червей и выкладывает, торжествуя, сына правителя в нижней позиции — кругоизвивное творение тьмы вещей, а заодно и ян солнца и дэ искренности. Такие вот перемены.