Петтер и поросята-бунтари

Вот тут-то в это дело и вмешались «Поросята-бунтари». Это была их последняя и самая блестящая операция и последний их вклад в борьбу за справедливость. На этот раз идея принадлежала мне. Она пришла мне в голову однажды вечером, когда мы засиделись у Хедвиг. Мы теперь подружились с Хедвиг. Ева отдала ей часть тех денег, которые получила за пианино. И мы со Стаффаном тоже кое-что сделали, чтоб помочь ей в её торговле. Мы, например, сочинили массу рекламных объявлений — мы наклеивали их на витрину её лавочки и расклеивали по всему посёлку.

Мы со Стаффаном сочиняли наперегонки. Ну, например:

«ПОКУПАЙТЕ ЗА БЕСЦЕНОК ЦЕННОЕ ВАРЕНЬЕ ХЕДВИГ».

«НОВАЯ МЕТЛА ХЕДВИГ ЧИСТО МЕТЕТ».

«КОМУ СЛЕДУЕТ КАК СЛЕДУЕТ НАМЫЛИТЬ ГОЛОВУ — МЫЛЬТЕ МЫЛОМ ХЕДВИГ».

«ТАБЛЕТКИ ОТ КАШЛЯ, КУПЛЕННЫЕ У ХЕДВИГ, ПРОЧИСТЯТ ВАШЕ ГОРЛО, НО НЕ ОЧИСТЯТ ВАШ КОШЕЛЁК».

«КУПИШЬ У ХЕДВИГ ДЕШЁВУЮ ЛОПАТУ — БЫСТРО УЗНАЕШЬ ЕЙ ЦЕНУ».

Мы столько понаклеили этих реклам, что потом уже стали вывешивать только напоминания вроде: «Вы сами знаете, где всё вкусно и дёшево».

Но больше всего мы гордились своей «рекламой в стихах». Вся эта рекламная дешёвка звучала гораздо лучше, если её зарифмовать. Из этих наших стишков я помню, например, такой:

Как у Хедвиг колбаса
Это чудо-чудеса!
Ешь хоть с краю, хоть с серёдки,
Хоть с начала, хоть с конца!

И вот, значит, когда мы пришли однажды навестить Хедвиг, разговор зашёл о тех временах, когда она работала уборщицей на фабрике Голубого. И тут она упомянула, что однажды, прибирая в его кабинете, увидела, как он возится с секретным замком сейфа; и цифры ей сами собой запомнились, будто отпечатались в голове. У Хедвиг была вообще удивительная память на цифры, номера телефонов или там расписания поездов — всё тут же отпечатывалось, да так ясно, будто неоновые рекламы.

И дело, считайте, было сделано. Мы тут же «выудили» у Хедвиг код. Стаффан записал цифры на бумажку, а бумажку спрятал в самое надёжное место — в правый карман брюк, в котором не было ни единой дырки. Мы, «Поросята-бунтари», приготовились провести нашу последнюю и самую блестящую операцию — проникнуть в кабинет к Голубому и выкрасть украденные у рабочих деньги.

«Ночная охота» становилась уже для нас привычным делом. Забраться ночью в чужой дом — для нас это теперь было не страшней, чем для другого залезть мимоходом на чужую грядку. Но забраться на фабрику и совершить самое что ни на есть настоящее ограбление сейфа — тут было чего бояться.

Не стоит, наверное, рассказывать, какая погода была в ту ночь — какая влажность воздуха и какая сила ветра. Ночь была как ночь. Погода как погода. Ничего особенного. И по дороге ничего особенного не произошло — мы благополучно спустились по нашей улице и пошли через посёлок к фабрике. Всё было тихо, спокойно, пахло пижмой и собачьим, извиняюсь, дерьмом.

Этот последний запах шёл от ботинка Стаффана. Он вляпался в это дело прямо около площади и долго ругался и проклинал весь собачий род.

— Знаешь, сколько в Швеции развелось этих собак? — мрачно буркнул он.

— Не-а, — сказал я.

— Почти полмиллиона, — сказал он. — Вот и считай. Если каждая собака делает эти свои дела раз в день, а некоторые и чаще — сколько это получается в год?

— Ну и сколько же? — сказал я. Я никогда не был силен в устном счёте.

— Сто двадцать два миллиона пятьсот тысяч! — рявкнул он мне над самым ухом.

Я прямо рот открыл. Ну и цифра! Здорово же нам повезло, что мы только один раз вляпались.

Когда мы подошли к фабрике, ворота оказались на запоре. Другого и нельзя было ожидать. Здание фабрики выглядело очень страшно в темноте — будто какой спящий великан лежит на спине, а в пасти у него — потухшая сигара. А вдруг проснётся и сцапает нас? Я плохо представлял, сколько там полагается по закону за ограбление сейфа. Но если человека судят и приговаривают к штрафу только за то, что его поросёнок попрыгал немножко в чужом саду, то уж за такое-то дело можно было, конечно, загреметь будь здоров. Мы могли бы, наверное, угодить в тюрьму и просидеть там все наши лучшие, молодые годы.

При этой мысли я весь похолодел. Что скажут Оскар с Евой? И как же Лотта? Мы ведь даже видеться не будем — только на свиданиях в камере. Нет, это ужасно! Странно я вообще устроен. Каждый раз, как что-нибудь такое делаю, — ну, что-нибудь запрещённое — каждый раз мне мерещатся впереди всякие ужасы. Во мне будто сидит какой-то строгий старичок и чуть что — грозит мне пальцем: «Не делай этого! Разобьёшься! Поцарапаешь коленки! Влипнешь в неприятности!» И у меня уже всякое желание пропадает.

Но на этот раз я не собирался идти на попятный. Идея операции принадлежала мне. И что-то мне подсказывало, что идея эта была на редкость удачная. В моём плане был только один пробел: как нам проникнуть на фабрику? Запоры тут были такие, что не откроешь, конечно, никакими железяками. А главные ворота тоже на замке.

— Ты не подумал, как нам туда проникнуть? — спросил я Стаффана.