Петушок или курочка

Хорошо отдохнул – хорошо поработал.

В стихах мне что-то мешало, я долго не мог уяснить что именно, словно торчала какая-то невидимая заноза, от которой неприятно и больно, но, не видя хвоста, извлечь ее не можешь. Потом я сообразил, что обратный порядок выходных дней недели придавал неестественный ход смыслу, как будто читаешь алфавит задом наперед.

С крыльца дверь вела на мост, так в Костромской области назывался коридор, соединяющий летнюю половину, основную избу, и задний мост, ведущий в хлев, на повить19 и на чердак. На мосту всегда было свежо, на стеллажах хранились банки с молоком, сметаной и сливками. Это место использовали как холодильник. В избе полы были окрашены в свекольный цвет, краска на половицах стерлась от времени, бабушка натирала их песком и щелоком. От бабки Оли мебели оставалось совсем немного, что-то увез ее племянник, какие-то кровати и лавки мы принесли из тетинининого дома.

Вся зимняя половина делилась переборками на три части. Они немного не доходили до потолка, и на их пересечении стояла русская печь. Обои на стенах с рисунком из бледно-лимонных цветов повторяли изгибы и округлости бревен. На изогнутых черных проводах свисали с потолка лампочки без абажуров. На провод цепляли липучку от мух. Бревна на потолке были оклеены белой бумагой. В избе всегда было мало света, и даже когда зажигали электричество, повсюду царил полумрак.

С основного моста дверь вела на задний мост, откуда шла лесенка вниз на двор, где, хоть и давно не было скотины, все равно оставался легкий запах навоза и соломы, а хлев был до отказа забит поленьями. Лестница наверх в два марша вела на повить, которая вся была забита сеном, а по бокам стояли лари с зерном, старинные прялки, самовары, чугунные утюги и жернова. Все эти непонятные старинные предметы всегда вызывали у меня любопытство и добавляли определенный колорит интерьеру. С повити шла небольшая лестница на чердак – помещение над жилой избой с небольшим круглым оконцем, выходившим на фронтон дома в палисадник. Бабушка не велела мне туда лазать, говорила, что там слабые доски, и я могу проломить потолок и провалиться.

В палисаднике росли березы, рябины и несколько кустов красной и черной смородины. При входе – клумба с ипомеями. Участок наш делился на две части: огородную и луговую. Луговую бабушка по несколько раз за лето выкашивала. Возле забора в тени берез стояли качели, гамак и мой небольшой домик, хорумка, в котором я играл. В огородце было несколько грядок с клубникой, зеленым горошком и всякого вида салатами, парники с помидорами и огурцами, морковь, лук, цветная капуста и картофельник. Огородом занимались ежедневно, у бабушки все содержалось в идеальном порядке.

До войны Полет'aлово насчитывало 17 дворов, но потом его постигла судьба всех русских деревень: молодежь стала уезжать на учебу в большие города, а возвращаться назад никто не спешил. Шли годы, и окрестные деревни таяли на глазах. Во времена моего детства Полет'aлово напоминало скорее хутор, чем деревню: круглый год проживала лишь бабушкина сестра тетя Нина с Тяпк'oвым, а остальные три дома использовались для летнего проживания: один дом моих бабушки и дедушки, купленный ими у старушки бабки Оли, дом дяди Феди Щербакова и дом Цветковой Марьи Федоровны – бабушки Машеньки, моей первой любви. От остальных подворий не осталось и следа, кроме незначительных изменений ландшафта и растительности: в этих местах можно было различить холмики с густыми зарослями крапивы и Иван-чая.

Мне наизусть были известны все самые ягодные места. Основная «горушка», как мы ее называли, находилась недалеко от нашего и дядифединого огорода и была моей персональной заимкой. Раз в несколько дней я непременно наведывался туда с проверкой, не вторгся ли в мои владения случайный гость (изредка туда забредали дядя Федя или Машенька), укрывал крошечные подосиновики листьями кочедыжника20, чтоб их не приметил никто, кроме меня. И всегда расстраивался, когда в самых потаенных местах оставались тропы от «медвежьего хода» дяди Феди, обрывавшего мой малинник.