Певец боевых колесниц (сборник)

Он отметил, что далеко не у всех на головах находились золотые нимбы и каждый нимб имел свою форму, которая, по-видимому, ничего не значила, ничем не отличала одного праведника от другого. У некоторых лоб перетягивала узкая золотая тесьма. У других волосы были накрыты золотистыми косынками. У третьих были козырьки золотого цвета, а четвертые носили на головах прозрачные золотые сосуды, в которых плавали золотые рыбки или распевали крохотные золотые птички.

По-прежнему Белосельцев был предоставлен себе самому, и никто не спрашивал, что он здесь делает.

Осторожно, чтобы не показаться навязчивым и неделикатным, он стал наблюдать за праведниками.

Он увидел длинный деревянный стол и лавки, на которых сидели синеглазые мужики в белых рубахах и хлебали из деревянных мисок похлебку. Причем похлебка была как пар, мужики черпали пар ложками, отправляли себе в бороды, где темнели рты, да похваливали. Им прислуживал граф Шереметев. Ловил черпаком пар и наполнял им опустевшие миски. Он был в фиолетовом камзоле с серебряным шитьем, в кружевном жабо, и в его парик был небрежно вплетен золотой одуванчик.

– Ваша светлость, добавки, – требовали мужики.

Граф никому не отказывал, иногда слизывая пар с черпака.

– А Парашеньки-то нету. Нету жемчужинки моей, – жалобно обратился граф к Белосельцеву, и тот впервые почувствовал, что в Царствии Небесном может обнаруживаться страдание, нарушающее общую благость.

На солнечной стороне холмов цвели яблони. Сад был немолодой, слегка запущенный. Лепестки начинали опадать, но в цветах продолжали гудеть пчелы. То одна, то другая, отягощенная сладкой пыльцой, падала на круглый стол, что стоял под яблонями, с трудом стараясь взлететь.

Белосельцев увидел за столом кружок поэтов, которые золотой нитью на пяльцах вышивали монограмму государя Николая Первого. Все они были златошвеи. Руководил кружком Александр Сергеевич Пушкин, терпеливо показывая товарищам, как следует класть золотой стишок. Пушкину внимали Вяземский, Жуковский, Дельвиг, Баратынский, Языков и Кюхельбекер. Воробьи выдергивали из клубочка золотую нить, подавали Пушкину, а тот, ловко орудуя иглой, вшивал ее в натянутый на пяльцах белый шелк. Остальные старались повторить движения Пушкина. У всех получалось, кроме Кюхельбекера. Тот нервничал, нить ложилась неровно и иногда рвалась.

– А ты ее легонько поддень, а потом подтяни. И дай успокоиться. Шелк свое возьмет, – Пушкин любовался белым шелковым овалом, на котором переливалась буква «Н» с римской цифрой «I».

За садом стояла беседка, оплетенная плющом. В беседке склонились над столом граф Милорадович и Каховский. У обоих на головах красовались золотые сосуды, и в них, отливая на солнце, ползали маленькие бронзовые жучки. Это говорило о том, что Милорадович и Каховский часто проводили время вместе, и жучки свободно переползали из сосуда в сосуд.

Теперь два праведника были заняты тем, что обменивались коллекционными тувинскими марками, выпущенными незадолго до присоединения Тувы.

Марки были великолепны: треугольные, ромбовидные, на них изображались сцены охоты, рыбные промыслы, животные и птицы этой экзотической страны. В небесах летел серебряный дирижабль. Каховский предлагал Милорадовичу за этот дирижабль медведя, выхватывающего рыбу из потока, и двух сражающихся маралов. Милорадович отказывался, но чувствовалось, что он в конце концов уступит.

Белосельцев, наблюдая праведников, пришел к убеждению, что в Царствии Небесном есть время, есть пространство, есть материя. Но все это было заключено в световые пучки, в стеклянные миражи. Те, что возникают в жаркий полдень на асфальте шоссе. Праведники освоили эти стеклянные вспышки, использовали их для своих забав. Догоняли миражи, вскакивали внутрь, разгонялись, скользили, сталкивались, превращались в стеклянные отражения, исчезали, чтобы возникнуть в другом месте.

Белосельцев, размышляя об устройстве Царствия, предположил, что над этим Царствием существует Надцарствие, но дальнейшим размышлениям не стал предаваться.

Он увидел живую гряду цветов, которые обычно растут в деревенских палисадниках. Здесь были золотые шары, розовые и фиолетовые флоксы и крупные сочные мальвы. Под навесом стоял стол и два стула. Весь навес был облеплен глиняными ласточкиными гнездами, из которых торчали молчаливые птичьи головки с белыми воротничками. Ласточки высиживали птенцов, и было слышно, как те созревают в яйцах.

Под навесом напротив друг друга сидели архиепископ Верейский Илларион Троицкий и Владимир Ильич Ленин.

– Новомученики, Владимир Ильич, хотели бы написать ваш образ и поставить его в соборе Сретенского монастыря, – произнес Илларион. – Ибо никто не сделал столько для умножения на Руси священномучеников, как вы. Я распорядился подготовить доску для образа и испытать нескольких иконописцев. Вы не станете возражать?