Певец революционной эпохи

Партизанский отряд не какая-то лаборатория, в тиши которой искусственно выводят новых людей. Фадеев ни на миг не забывает о конкретности времени и места действия, о своеобразии работы большевиков с тем человеческим материалом, который давала действительность, о сложности нравственной жизни самих людей боевого авангарда.

Левинсон казался всем человеком "особой, правильной породы", вообще не подверженным душевным тревогам. В свою очередь, он привык думать, что, обремененные повседневной мелочной суетой, люди как бы передоверили ему и его товарищам самые важные свои заботы. Поэтому ему кажется нужным, выполняя роль человека сильного, "всегда идущего во главе", тщательно прятать свои сомнения, скрывать личные слабости, строго соблюдать дистанцию между собой и подчиненными. Однако автор-то знает об этих слабостях и сомнениях. Больше того, он считает обязательным рассказать о них читателю, показать затаенные уголки души Левинсона. Вспомним, например, Левинсона в момент прорыва белоказачьей засады: изнемогавший в непрерывных испытаниях, этот железный человек "беспомощно оглянулся, впервые ища поддержки со стороны...". В 20-х годах писатели нередко, рисуя смелого и бесстрашного комиссара, командира, не считали возможным изображать его колебания и растерянность. Фадеев пошел дальше своих коллег, передав и сложность нравственного состояния командира отряда, и цельность его характера, - в конечном счете Левинсон обязательно приходит к новым решениям, его воля не слабеет, а закаляется в трудностях, он, учась управлять другими, учится управлять самим собой.

Левинсон любит людей, и эта любовь требовательная, деятельная. Выходец из мелкобуржуазной семьи, Левинсон задавил в себе сладкую тоску о красивых птичках, которые, как уверяет детей фотограф, вдруг вылетят из аппарата. Он ищет точек сближения мечты о новом человеке с сегодняшней действительностью. Левинсон исповедует принцип борцов и преобразователей: "Видеть все так, как оно есть, для того, чтобы изменять то, что есть, приближать то, что рождается и должно быть..."

Верностью такому принципу определяется вся жизнедеятельность Левинсона. Он остается самим собой и тогда, когда с чувством "тихого, немножко жуткого восторга" любуется дневальным, и тогда, когда силой принуждает партизана достать рыбу из реки, или предлагает сурово наказать Морозку, или конфискует единственную у корейца свинью, чтобы накормить изголодавшихся партизан.

Через весь роман проходит противопоставление действенного гуманизма гуманизму абстрактному, мелкобуржуазному. Здесь лежит водораздел между Левинсоном и Морозкой, с одной стороны, и Мечиком - с другой. Широко пользуясь приемом контрастного сопоставления персонажей, Фадеев охотно сталкивает их между собой, проверяет каждого отношением к одним и тем же ситуациям. Восторженный позер и чистюля Мечик не прочь порассуждать о высоких материях, но страшится прозы жизни. От его витийства только вред: он отравил последние минуты Фролову, рассказав о конце, который его ждет, устраивал истерику, когда у корейца отбирали свинью. Плохой товарищ, нерадивый партизан, Мечик считал себя выше, культурнее, чище таких, как Морозка. Проверка жизнью показала иное: героизм, самоотверженность ординарца и трусость белокурого красавчика, предавшего отряд, чтобы спасти собственную шкуру. Мечик оказался антиподом и Левинсону. Командир отряда быстро понял, какой это ленивый и безвольный человечишка, "никчемный пустоцвет". Мечик сродни анархисту и дезертиру Чижу, богобоязненному шарлатану Пике.

Фальшивый гуманизм был ненавистен Фадееву. Он, безапелляционно отвергавший абстрактно-романтическую эстетику, запальчиво отрицавший в это время Шиллера, на деле не только мастерски анализировал реальные будни противоречивой действительности, но и смотрел на них с высоты целей и идеалов "третьей действительности", как именовал будущее Горький. Внешнему, показному в "Разгроме" противостоит внутренне значительное, истинное, и в этом смысле сравнение образов Морозки и Мечика представляется чрезвычайно важным.

Утверждая героику борьбы, красоту души революционного бойца, писатель избегал художественных приемов внешнего живописания. "Разгром" написан строгими, даже суровыми красками, в нем нет тех словесно-образных излишеств, которые довольно часто встречались в "Разливе" и "Против течения". Фадеев при работе над романом переписывал некоторые страницы по семь, восемь, десять раз. Он добивался предельной экономичности и сгущенности в развитии действия, освобождался от надуманных сравнений, изощренных метафор.