Певец во стане русских воинов: Стихотворения. Баллады. Поэмы

К сему роду явлений относится в особенности наш вопрос: верить или не верить привидениям? Множество событий, достаточно засвидетельствованных, побуждают нас отвечать утвердительно; с другой стороны, невероятность самых событий, выходящих из обыкновенного порядка вещей, склоняет нас к отрицанию. Что же выбрать? Ни то, ни другое. Хотя весьма многие доказательства в пользу действительности привидений имеют такую же силу, какую имеют и все другие доказательства исторические, на основании которых мы признаем за истину происшествия, совершившияся за многие веки прежде нас; хотя нет причины принимать за невозможное то, чего мы вполне изъяснить не можем, и за несуществующее то, что не подлежит нашим чувствам, сии явления все останутся для нас навсегда между да и нет. В этой невозможности приобресть насчет их убеждение выражается для нас закон самого Создателя, Который, поместив нас на земле, дабы мы к здешнему, а не к другому какому порядку принадлежали, отделил нас от иного мира таинственною завесою. Эта завеса непроницаема; она порою сама перед нами приподымается, дабы мы знали, что за нею не пусто; но нашею силою никогда быть раздернута не может. Если бы хотя одно явление духа, говорит Р.<ейтерн>, могло быть доказано так убедительно, что оно для всего света без изъятия сделалось бы несомненно, то вера в бессмертие души преобратилась бы для всех в очевидность. Это правда; но сей-то очевидности нам и иметь не должно. Мир духовный есть таинственный мир веры; очевидность принадлежит миру материальному: она есть достояние здешней жизни, заключенной в пределах пространства и времени; наше верховное сокровище – знание, что Бог существует и что душа бессмертна, отдано на сохранение не мелкому рабу необходимости, уму, а вере, которая есть высшее выражение человеческой свободы. Эти явления духов, непостижимые рассудку нашему, строящему свои доказательства и извлекающему свои умственные выводы из материального, суть, так сказать, лучи света, иногда проникающие сквозь завесу, которою мы отделены от духовного мира; они будят душу посреди ленивого покоя земной очевидности, они обещают ей нечто высшее, но его не дают ей, дабы не произвести в ней раздора с тем, что ей дано здесь и чем она здесь должна быть ограничена и определена в своих действиях. Вот причина, почему и всякое явление духа производит в нас чувство ужаса, непохожего ни на какой земной ужас. По-настоящему всякое такое явление должно бы нас радовать, как явление друга из земли дальней, как весть желанная – напротив, при нем мы чувствуем себя в присутствии чего-то, нам чужого, с нами разнородного, нам недоступного, имеющего для души нашей такой же холод, какой имеет мертвый труп для нашего осязания. Это взгляд в глубину бездонного, где нет жизни, где ничто не имеет образа, где все неприкосновенно, – такой ужас не есть ли явный знак, что принадлежащее иному миру должно быть нам недоступно, пока мы сами принадлежим здешнему, и что оно может быть нашим по одной только вере? Итак, не отрицая ни существования духов, ни возможности их сообщения с нами, не будем преследовать их тайны своими умствованиями, вредными, часто гибельными для нашего разума; будем с смиренною верою стоять перед опущенною завесою, будем радоваться ее трепетанием, убеждающим нас, что за нею есть жизнь, но не дерзнем и желать ее губительного расторжения: оно было бы для нас вероубийством.