Пфитц

Он прождал ее более часа. Он пересчитал все прутья и завитушки решетчатых ворот, все булыжники прилегающего участка улицы. Он сравнил мох на затененной части стены со мхом на более открытой ее части. Он припомнил куплеты десятка популярных песен и присочинил к ним несколько новых. Когда его коллеги тоже потянулись на выход, он принял вид гордый и независимый, в надежде, что они поймут, что он тут не просто так стоит, а кого-то ждет. Он ловил взглядом выходящих из здания женщин и пытался угадать в их лицах понимание ситуации, а может, и некий намек на зависть. По мере того как поток выходящих иссякал, он чувствовал себя все более неловко, теперь уже при виде кого-нибудь знакомого он хмуро отворачивался. Сперва задержка жизнеописательницы отзывалась в нем не более чем легким раздражением, но мало-помалу это раздражение переросло в нечто куда более мучительное. Шенк пересек грань — трудноопределимую, но тем не менее вполне реальную — между начальным периодом, когда он ожидал ее с секунды на секунду, и последующим, когда его мучил вопрос, да сколько же можно ждать, не пора ли бросить это пустое занятие и идти домой. Он ставил себе предельные сроки, отмеряя их по бою церковных часов. Если она не появится до ближайшей четверти часа, он повернется и уйдет. Она не появилась. Он не ушел.

А потом его пожалела бродячая собака. Большая, лохматая, черная с белым, она смотрела на него со скорбным сочувствием, уж ей ли было не знать, как это плохо, когда тобой пренебрегают, не обращают на тебя внимания. Собака понюхала его руку и пошла дальше.

Шенк вернулся в контору, чтобы посмотреть, не там ли она. Дверь Биографического отдела была на замке. Он пошел искать уборщика — а вдруг ее случайно там заперли? Уборщик выгнал его, только что не метлой.

Тогда он поплелся домой. Было уже темно, и он шел, ничего вокруг не замечая. В частности, он не заметил некоего человека, который по каким-то одному ему известным соображениям шел в том же направлении, но чуть позади. Когда Шенк свернул в темный безлюдный переулок, длинную узкую щель, стиснутую высокими глухими стенами, человек свернул туда же, следом за ним. Трудно сказать, слышал ли Шенк шаги у себя за спиной, но если даже и слышал, то не обратил на них внимания. А затем чья-то рука обхватила его за шею, закинула голову назад.

Шенк задыхался и был почти уже уверен, что ему не выйти из этого глухого переулка живым. Одна рука нападавшего сжимала ему горло, другая крепко обхватила его поперек туловища, лишая всякой возможности сопротивляться. Когда Шенк немного обмяк, злоумышленник (несчастный картограф так и не видел его лица) начал вырывать у него сумку.

Вдали показался какой-то человек, он шел по поперечной улице и едва скользнул взглядом по разворачивавшейся в переулке сцене, однако и эта малость оказалась спасительной — злоумышленник испугался и убежал, бросив свою полузадушенную жертву. К тому времени, когда Шенк справился с приступом судорожного кашля и кое-как добрался до выхода из переулка, столь вовремя появившийся прохожий уже исчез.

И тут смертельный страх последних минут, наложившийся на последствия проведенной без сна ночи, взял наконец свое; Шенка захлестнула волна тяжелой, оглушительной тьмы, и он свалился без чувств.

А потом вдруг оказалось, что он лежит, во всей своей уличной одежде, на кровати, очень широкой и мягкой. И что кто-то — Флусси! — лижет его руку.

— Перестань, маленькая. Смотри, ты же его разбудила.

На краешке той же кровати сидела фрау Луппен. Все вокруг было незнакомое, по преимуществу — розовое. Скорее всего, он находился в ее, хозяйской, спальне.

— Постарайтесь не делать резких движений, а лучше — совсем не двигайтесь. Падая, вы сильно ушибли голову.

— А как я сюда попал?

— Скажите спасибо двум заботливым трубочистам, они узнали вас и отнесли домой. А заодно перепачкали сажей весь коврик. Но как это вас угораздило упасть на ровном месте? Голодный обморок? Или это была драка? Дуэль из-за какой-нибудь молодой особы?

Фрау Луппен жила в мире, сконструированном по меркам романтической литературы, до которой она была большой охотницей.

— Я не помню, что со мной случилось.

Строго говоря, это не было правдой, однако Шенк странным образом стыдился своего недавнего злоключения (всплывавшего понемногу в его памяти), словно оно выявило в нем некую постыдную слабость.

— Я решила, что пусть уж лучше эти люди положат вас сюда, чем таскать нездорового человека наверх по узкой лестнице. Вы бы только видели, какие у них грязные башмаки! Но теперь, когда вы пришли в себя, вам просто необходимо поесть супа.

Шенк заверил фрау Луппен, что есть ему совершенно не хочется и вообще он чувствует себя достаточно хорошо, чтобы подняться в свою комнату, однако при первом же движении голова его заболела с удвоенной силой, так что ото всех восхождений пришлось отказаться. Узнав от фрау Луппен, что она уже послала за доктором, он почувствовал себя еще хуже.