Пфитц

ЖЕНЩИНА. Он профессиональный литератор. И поверьте мне, господин, нет для женщины судьбы горшей, чем выйти замуж за писателя. Это проклятое призвание поглощает все его силы, все его время; если он не водит перышком по бумаге, то перетасовывает слова в голове, а меня словно даже и не замечает. У него бесконечные интрижки с женщинами, им же самим и придуманными, он любит их, а не меня, они для него идеал, я же не больше, чем источник раздражения и докучная помеха его писанине. Вы и представить себе не можете, сколько претерпела я во имя этого его искусства.

ПФИТЦ. Эгоистичный, похоже, мужик.

ЖЕНЩИНА. А все они такие.

ГРАФ. У меня в голове не укладывается, как можно относиться с небрежением к женщине столь прекрасной! Эти изящные руки, или вот ваша щечка, белоснежная, как фарфор, и такая нежная!

ЖЕНЩИНА. Вы мне льстите.

ГРАФ. Да знает ли ваш супруг, что он — счастливейший из мужчин одним уже тем, что может обнять этот стройный стан…

ПФИТЦ ( в сторону). Вот уж не ожидал от него такой прыти…

ГРАФ. Или поцеловать эти сладчайшие губы…

ПФИТЦ. Да успокойтесь вы, герр граф. Лучше послушаем, что еще она скажет.

ЖЕНЩИНА. Мне кажется, что в конце концов все эти сочинения ударили ему в голову. Последнее время он начал вести себя до крайности странно. Правду говоря, я все сильнее подозреваю, что он вознамерился меня убить.

ГРАФ. А что навело вас на такую странную мысль?

ЖЕНЩИНА. Мне приходится перебеливать его сочинения, сам-то он пишет как курица лапой. Так что я по необходимости все их читаю. И мне очень не нравится, какой поворот приобретает его новая книга; там все насчет кого-то, кто убивает свою жену, — это ж какая наглость! По счастью, у меня тут есть при себе часть этой рукописи, можете сами убедиться.

Пфитц и граф изучают представленный ею текст.

ПФИТЦ. А пожалуй, что вы и правы, мадам. Ваш муж действительно тронулся рассудком и решил вас убить.

ГРАФ. Ладно, Пфитц, с этим все ясно. Если этой даме угрожает опасность, мы должны сделать все возможное, чтобы ее защитить.

ПФИТЦ. Рискованное дело, герр граф. Никогда не встревайте между мужем и женой. Я усвоил это еще много лет назад милостью Шарлотты. Если она останется здесь и муж ее найдет, он убьет нас, всех троих, и мое предчувствие несчастья сбудется великолепнейшим образом.

ГРАФ. К твоему полному удовлетворению.

ПФИТЦ. Так что я, пожалуй, доскажу вам, пока не поздно, эту историю, как меня угораздило родиться. Все это случилось из-за Хлебного налога…

ГРАФ. Да не хотим мы сейчас об этом слушать!

ЖЕНЩИНА. А вот я как раз очень бы даже хотела. Продолжайте, пожалуйста.

ПФИТЦ. Благодарю вас, мадам. Как вы уже знаете, мой отец был стекольщиком. Он мог бы взяться и за любое другое ремесло, но вскоре после героических подвигов, свершенных им под Брюнневальдом, какой-то случайный знакомый предложил обучить его на стекольщика, отец согласился, и это стало очередным шагом к моему рождению. Обучение продолжалось три года, и вот как раз под конец этого срока, когда ему подходило время перейти из подмастерьев в мастера, и ввели этот самый Хлебный налог. Закон о налоге был встречен крайне неодобрительно, а кто и когда любил отдавать свои деньги государству? Повсюду образовывались клубы, проводились сходки недовольных. Как-то вечером один из друзей пригласил моего отца (будущего) на такую вот сходку, а ему было неудобно отказаться. Дружок привел отца в какую-то рыбную лавку, они спустились по узкой лестнице в холодный, пропахший рыбой подвал и увидели, что сходка уже началась. Отец сел в заднем ряду и оказался бок о бок с очень привлекательной девушкой.

Оратором был молодой, длинноволосый мятежник; он размахивал руками и пламенно рассуждал обо всем на свете, кроме Хлебного налога. Вскоре аудитория зажглась его энтузиазмом, все кричали и хлопали — даже мой отец, который, вместо того чтобы слушать оратора, разглядывал свою соседку; он попросту подражал ее реакции из соображений весьма понятных.

А затем сходка была прервана. Сверху донеслись крики и грохот — армия решила выяснить, что тут, собственно, происходит. Офицер говорил что-то такое насчет незаконных сборищ и защиты населения, хотя в действительности все было чинно-благородно, пока в подвал не полезли солдаты, целый взвод солдат, и не приказали всем разойтись. Пламенный мятежник сказал, что они имеют полное законное право продолжать, когда же солдаты попытались его скрутить, он стал от них отбиваться. Участники сходки бросились ему на помощь; через несколько секунд началось настоящее побоище, в котором принял участие и отцов друг.

А вот мой отец не любил насилия, ему с лихвой хватило той битвы при Брюнневальде. Он не стал ввязываться в драку, а схватил свою хорошенькую соседку за руку и сказал ей, что нужно отсюда уходить. Они начали пробираться на выход за компанию с другими маловоинственными участниками сходки и были уже на лестнице, когда в подвале грохнул выстрел.