Пфитц

С другой стороны, внешний вид Музея был всем и хорошо известен — великолепное здание с окнами на просторную площадь. Его внутренняя организация также была известна любому, кто взял на себя труд изучить общедоступные планы — множество чертежей, где указывалось размещение стеллажей, шкафов и застекленных стендов. Одно крыло Музея отводилось миру природному, другое — гуманитарному. Аналогичным образом делилось и каждое из крыльев: природный мир распадался на животный и растительный, животный — на летающий, плавающий и пресмыкающийся, пресмыкающийся — на имеющий ноги и безногий, и так далее по непрерывно ветвящейся классификационной иерархии. Таким образом, каждое существо обретало свое логическое место в стеклянном ящике, установленном в соответствующем отделе (законно было предположить, что там будет много пустых ящиков, ждущих открытия существа, попадающего в тот или иной классификационный разряд — четвероногой птицы, если брать простейший из примеров, или пернатой рыбы). Мир гуманитарный был разбит в соответствии с исходной классификацией, основанной на пяти чувствах и трех способностях (память, рассудок и воображение), так что картины, к примеру, должны были размещаться на скрещении двух прекрасных лестниц, одна из которых вела в Фойе Зрения, другая же — в Зал Воображения (по коридору, проходящему через Отдел Ремесел, расположенный прямо над Холлом Осязания). В свою очередь путь к Истории пролегал через сводчатую Галерею Памяти, великолепный (сплошь мрамор и бронза) интерьер которой был запечатлен в серии превосходных гравюр. Взаимосвязанность и взаимозависимость человеческих познаний и достижений как в зеркале отражались в сложности внутренней архитектуры Музея, схожего и сравнивавшегося с губкой, кристаллом и живым, испещренным прожилками листом. Сеть переходов и коридоров непрерывно разрасталась, что вело к бессчетным переделкам чертежей и рисунков, происходившим по мере того, как из Музейного отдела поступали таинственные указания проложить, к примеру, прямой путь из Зальца Забытых искусств в Палату Религии или от Мезонина Честолюбия к Алькову Сметливости. Что означают или предполагают все эти переходы, знал лишь тот, кто был причастен к глубочайшим тайнам воображаемых смотрителей Музея, остальным же оставалось строить догадки.

Что же касается Библиотеки (соединенной со своим соседом системой переходов, сложность которой превышала все возможности символического представления), здесь скрывались тайны едва ли не бóльшие. Была использована та же классификационная система, что и в Музее, — два этих здания зеркально повторяли друг друга (красота этой симметрии особенно заметна на гравюрах, изображающих их фасады). Каждому объекту в Музее соответствовала (по слухам) книга (или несколько книг) в Библиотеке. Но там было и множество книг, не связанных ни с одним из экспонатов (к примеру — естественная история единорогов или геометрия круглых квадратов). Тот факт, что книг подобного рода насчитывалось значительно больше, чем тех, в которых каталогизировались экспонаты Музея, означал, что общая площадь Библиотеки в точности совпадала — несмотря на плотность расстановки стеллажей — с площадью соседа (это же, в свою очередь, обеспечивало сохранение симметрии[1], коя была сочтена столь желательной членами первоначальной бригады архитекторов).

В итоге получалось (получалось бы) идеально уравновешенное здание, где нашло бы себе место все, что смог когда-либо придумать или понять мозг человека. Симметричный комплекс из двух половин, связанных коридорами и переходами, дающими возможность перемещать знания и переклассифицировать, анализировать и синтезировать, не покидая его богато изукрашенного чрева. Создавался некий мозг из мрамора, дерева и стекла, чей мыслительный процесс должен был осуществляться не течением живых гуморов[2], но бесконечными странствиями его смотрителей, служителей и посетителей. Так что Ррайннштадту предстояло стать не только лишь городом-энциклопедией, но и городом-организмом; его центральная, мозгоподобная структура соединялась сетью прекрасных дорог со сторожевыми башнями на городских стенах и с обсерваторией, устроенной на одном из окрестных холмов. Более того, этот организм будет наделен самосознанием — ибо разве не будут все эти карты и чертежи, эти гравюры и биографии храниться в одном из отделов Библиотеки? Разве не будет Музей содержать самого себя как важнейший из своих экспонатов?