Пфитц

ПФИТЦ. Я уже совсем заканчиваю, герр граф. На больших пальцах они всегда какие-то прямо железные. А знаете, я слышал об одном человеке, который их бережно собирал — это я про обрезки ногтей. Делал из них модели парусников. Если склеить эти штуки вместе в достаточном количестве, из них чего только не смастеришь. Крепкий, видимо, материал и легко поддающийся обработке. Так и он же не только это, он подбирал каждый волосочек, каждую пушинку, а затем прял их, ткал и шил одежду. А когда он чистил уши…

ГРАФ. Хватит пожалуй, Пфитц. И вообще, почему бы тебе не потушить свет и не лечь?

— Что сделал Пфитц, получив такое предложение?

Он собрал желтоватые, сходные по текстуре с сыром серпики ногтей, срезанных с пальцев ног, зажал их между большим и указательным пальцами своей правой (доминантной) руки, встал, подошел к выходящему на юг окну, раскрыл его, а затем щелчком отправил упомянутые обрезки в ночную прохладу. После чего он загасил лампу и в наступившей темноте лег на жесткий пол по соседству и параллельно с кроватью своего хозяина на расстоянии от нее, приблизительно равном длине вытянутой руки.

— Что произошло дальше?

Некоторое время они лежали молча, а затем граф ощутил потребность поговорить.

ГРАФ. Пфитц, а вот если вдруг со мной что-нибудь случится…

ПФИТЦ. Что случится?

ГРАФ. Не знаю. Что-нибудь. Если я умру — что ты будешь тогда делать?

ПФИТЦ. Подыщу себе нового хозяина, герр граф.

ГРАФ. Ты говоришь об этом совершенно спокойно, как о чем-то будничном! Вот уж не ожидал от тебя такой черствости.

ПФИТЦ. Жить-то на что-то надо, герр граф. Но вы можете быть уверены, что я никогда больше не найду такого мудрого, такого доброго хозяина, как вы.

ГРАФ. Спасибо, Пфитц. А раньше, до меня, много у тебя было хозяев?

ПФИТЦ. Да так, несколько, но все какие-то непримечательные. За исключением барона, у которого была очень красивая жена.

ГРАФ. Ты ее полюбил?

ПФИТЦ. Не то слово! Знаете, я много раз замечал, что любовь возрастает в обратной пропорции к доступности своего объекта.

ГРАФ. Весьма глубокое наблюдение.

ПФИТЦ. Первым указал мне на это отец.

ГРАФ. Он любил твою мать?

ПФИТЦ. Только пока на ней не женился. А затем он до самой смерти тосковал по девушке, которую встретил в одном крестьянском доме за день до Брюнневальда.

ГРАФ. Эту историю ты мне вроде бы уже рассказывал. Спокойной ночи, Пфитц.

ПФИТЦ. Спокойной ночи, герр граф.

Глава 15

Но тут его прервал стук в дверь кабинета. Шенк крикнул «Входите!», ожидая увидеть Эстреллу, и вздрогнул от неожиданности, когда на пороге появился совершенно незнакомый ему мужчина. Собственно говоря, картографу полагалось бы заниматься сейчас своими картами, а не что-то там писать-сочинять; мало удивительного, что он чувствовал себя как шкодливый мальчишка, попавшийся на очередной пакости.

Не слишком высокий, но крепко сбитый незнакомец был одет в длинное черное пальто, его широкие ладони могли принадлежать каменщику или кулачному бойцу, а чуть приплюснутый нос также говорил в пользу второй из этих возможностей. И все же лицо у нежданного гостя было вполне культурное, а буйная шевелюра делала его похожим на философа.

— Я давно за вами слежу. — Такое начало разговора заставило картографа не на шутку встревожиться. А ну как начальство прознало, что он манкирует работой, и прислало этого человека, чтобы навести порядок? — И я счел своим долгом предупредить вас о серьезной опасности, вам угрожающей.

Гость сел на предложенный Шенком стул и продолжил:

— Вы проявили некоторый интерес к «Афоризмам» Винченцо Спонтини. Так вот, я возглавлял группу, создававшую эту книгу. Меня зовут Конрад Вайсблатт. — Шенк открыл было рот, намереваясь сказать, как он рад такому знакомству, однако Вайсблатт жестом заставил его смолкнуть. — Это было два года тому назад. Злосчастное время. Нет, не сначала, сначала Спонтини всем нам очень нравился. Он вырастал в прекрасного писателя. Но затем все пошло вкривь и вкось. И виной тому женщина по имени Эстрелла.

Шенку стоило огромных трудов не выказать своего волнения.

— Она составляла биографию Спонтини. Мы посылали ей то, что он написал, она присылала нам подробности его жизни, обычная процедура обмена информацией. Наша работа давала ему жизнь и, в свою очередь, питалась тем, что мы узнавали о его жизни. Этот процесс всегда проходит успешно — если только не вовлекать в него свои личные чувства. А тут именно так и случилось. Никто из нас не встречался с биографами, мы просто отсылали им — то есть фактически Эстрелле — свои тексты для ознакомления. Она читала их с большим интересом, со слишком большим интересом. И она в него влюбилась.

К горлу Шенка подкатил горький комок ревности, Вайсблатт же продолжал: