Пианино из Иерусалима

– Илана – имя популярное. Может, у сестры была знакомая Илана… Когда тебе десять, а сестре пятнадцать, это два разных мира… Когда Анна пропала, я это очень хорошо поняла. Меня расспрашивали больше всех, думали, что сестра должна все знать. А я не могла ответить на каждый второй вопрос.

– Вы сказали… – нерешительно произнесла Александра. – Извините, если причиняю вам боль, но… Вы сказали, что вашу сестру убили?

– Я вам расскажу, – ответила Ракель.

В этот момент Павел издал легкий мелодичный храп. Очнулся, изумленно огляделся, словно не понимая, где находится.

– В кухне стоит диван, – Ракель махнула в сторону открытой двери. – Там есть подушка.

– Спасибо огромное, – пробормотал мужчина, растер ладонями лицо и, слегка пошатываясь, словно все еще во сне, направился в кухню. Оттуда донесся скрип рассохшейся мебели, на которую грузно осело тело.

– Я все вам расскажу, – повторила Ракель. – Я это рассказывала много раз, когда пропала Анна. Очень давно…

* * *

Рассказывая, она смотрела не на гостью, а на картину, и говорила словно со своим прошлым, почти забытым и внезапно ворвавшимся в ее жизнь.

– Мы с сестрой не отсюда, мы родились в Хайфе. Отец работал в порту, мама ходила убирать квартиры. Квартира была крошечная, вся в плесени, в Бат-Галим, у самого моря. Жили бедно, но после войны многие так жили. Однажды отец управлял неисправным подъемником, груз сорвался и ранил его. Он умер там же, на месте. Его не решились вытащить из-под контейнера. Мама уже тогда болела. К врачам она не обращалась, бегала по уборкам, зарабатывала деньги. Потом у нее вдруг отказали почки. Через неделю мы остались одни. На похороны приехал мамин брат, из Вифлеема. Мы никогда его не видели раньше, он не ладил с нашим отцом, как сказала однажды мама. Он забрал нас с сестрой сюда.

Ракель говорила монотонно и как будто равнодушно, но именно это скованное звучание голоса, прежде веселого и оживленного, яснее всего свидетельствовало о боли.

– Детей у дяди с тетей не было. Жили они хорошо – это всегда был богатый мошав. Мне было пять лет, сестре – десять. Для нас началась новая жизнь. Тетя красиво одевала нас, причесывала, брала с собой в гости, покупала подарки. Один раз сестра сказала, что она играет с нами, как с куклами. Я этого не поняла. Теперь понимаю. Ей было приятно везде показывать двух сирот, которых они так балуют, она любила слушать, когда ей говорили, что они с дядей сделали святое дело. В гостях она целовала нас. Дома – никогда. А дядя нас просто не замечал.

Загорелые пальцы Ракель скребли край стола, словно пытаясь ухватить что-то невидимое. Она не сводила глаз с картины.

– Тетя умерла, когда Анне было двенадцать, а мне семь лет. Тогда мы по-настоящему остались одни. Мы не любили тетю, потому что она не любила нас. Но дядя был совсем как чужой, хотя он кровный родственник. Он начал на нас экономить. Тетя покупала нам ткань на платья и отдавала шить портнихе. Дядя велел Анне научиться шить самой. Через год она могла сшить что угодно, и себе и мне. Со стороны было ничего не заметно, все жалели дядю. А мы за столом боялись взять лишний кусок хлеба. Он ничего не говорил, но смотрел, как мы едим, и это было очень…

Голос внезапно сел, словно кто-то схватил Ракель за горло. Александра слушала, затаив дыхание. Она сама не понимала, отчего эта простая история так захватывает ее.

– Анна мечтала играть на рояле. Дядя согласился, чтобы она училась музыке, только потому, что уроки были бесплатные. Анну учила старушка, соседка. Эта семья переехала в наш мошав из Иерусалима, и пианино они привезли с собой. Многие люди тут впервые увидели пианино. Вот, на картине и нарисована та самая комната, где они занимались. Учительница считала, что у Анны есть талант. Дядя, наверное, не согласился бы на эти занятия, но он очень любил все бесплатное.

Губы женщины презрительно скривились.

– Конечно, сам он пианино покупать не собирался. Чтобы заниматься дома, Анна нарисовала на доске клавиатуру и часами сидела перед ней, выстукивала музыку. И каждую свободную минуту бегала к учительнице. Та записала ее на конкурс молодых музыкантов-любителей в Хайфе. Это было в шестьдесят третьем году. В том году Анна и пропала…

Пауза. Солнце опускалось за гряду Кармель, запутавшись в уходящих к морю тучах. Между розовых кустов показался тощий рыжий кот с острой мордочкой. Он вопросительно смотрел на Ракель, как будто тоже слушал.

– Анна выиграла конкурс! Это было невероятно. Мы все так ею гордились, весь мошав! Про нее написали в журнале «Давар а-Шавуа»[5]. Такая хорошая заметка, с фотографией за роялем! Мы читали всей школой, да что там – всем мошавом! А дядя… Он совсем не радовался. И один раз даже пытался разорвать журнал, но Анна спрятала его. Дядя сказал, что все эти глупости ему надоели. Что мы с Анной не миллионеры и едим его хлеб. И что он не позволит ей больше заниматься музыкой. Что она будет шить на заказ.