Пианист

А Тереса? Тереса – в ложе, сверкает округлыми обнаженными плечами, и от всего ее облика удовлетворенной женщины пышет тайной неиссякаемой радостью. Он бы мог написать цикл Lieder [104]для Тересы или даже – почему же нет? – оперу. Его искушало роковое сплетение событий Трагической недели, а Тереса могла бы стать превосходной женщиной из народа, которую воспламенило зрелище страшных расправ. Тереса появилась у него в мыслях неподалеку от Трокадеро, где шло строительство Всемирной выставки, и он остановился, еще один зевака в толпе, где обсуждали и спорили, состоится или не состоится выставка, а может, ее отложат, Народному фронту, пожалуй, не по карману эта шикарная забава, эдакая роскошная витрина капиталистического тщеславия, разглагольствовал перед собранием случайных людей почтенный старик в белой с прожелтью бородке, в соломенной шляпе и с бамбуковой палкой, которой он то и дело взмахивал, подчеркивая ораторские обороты.

– Такие речи в этом районе вести опасно. Вспомните, как накостыляли Леону Блюму и мадам Моне в прошлом году молодчики из «Аксьон франсез» и «Фаланж университер».

Предостережение исходило от молодого человека, который прогуливал двоих детишек, держа их за ручки.

– Пусть приходят. Я не отступлю ни на шаг.

Раздались аплодисменты, толпа заволновалась, вот-вот запоют «Марсельезу», однако никто не запел, и Росель пошел дальше бродить по Парижу, все больше и больше подпадая под обаяние этого истинно прекрасного города, который умел расти, не отрекаясь от себя самого, и в завершение раскрылся во всем своем блеске, оказавшись во владычестве могущественной буржуазии, которая вкладывала в него свои богатства, превращая город в своеобразную витрину собственных успехов. За четыре или пять дней, которые Росель провел в полном одиночестве, он успел пересмотреть всю свою жизнь. Оставалось два месяца до rentr'ee, [105]а его жизнь и человеческий опыт свелись к жизни бродячего voyeur, [106]который уже начал ориентироваться в городе, исхоженном вдоль и поперек; в тот день он пролежал в постели на два часа дольше обычного, пока по шумам в квартире не понял, что Дориа встал, и тогда Росель тоже вышел из спальни.

– Откуда ты взялся? Встаешь ни свет ни заря, когда приличная публика еще в постели, а ложишься, когда еще не спят те немногие интересные люди, что не разъехались из города в середине июля. Какое сегодня число?

– Тринадцатое июля.

– Тринадцатое июля… Ну-ка, заглянем в календарь «Берр». День Святого Евгения, а завтра, завтра нет святых, завтра – Национальный праздник, другими словами, завтра особый святой – Народный фронт. А теперь послушай прелестную песенку, которую календарь «Берр» распространяет во благо женщин.

Sous le pont de Nantes,
sous le pont de Nantes
un bal est affich'e.
H'el`ene demande,
H'el`ene demande
`a sa m`ere pour y aller.
Non, non, ma fille,
non, non, ma fille,
tu n'iras pas danser.
Car tu le sais,
car tu le sais,
tu est indispos'ee.
Oui mais, ma m`ere,
oui mais, ma m`ere,
Mensualex vais acheter.
Ces bonnes pilules,
Ces bonnes pilules
je vais les avaler.
Et comme cela
et comme cela
quand m^eme j'irai danser. [107]

Оба рассмеялись, а Росель заметил, что не стоило ехать в Париж за произведениями такого пошиба. Во времена Республики испанская печать тоже была полна рассуждений на физиологические темы, вполне конкурирующие с французской свободой в этом отношении. Пока они пили кофе с молоком и вчерашними croissants, [108]Росель посвятил Дориа в то, что он узнал и увидел в этом городе.

– Поздравляю. Эти познания чрезвычайно пригодятся тебе, когда станешь работать носильщиком. А был ты в кафе «Флор»? А в «Куполе»? Нет. А нашел время походить по бистро на улице Мадрид, неподалеку от консерватории?

– Так ведь никого же нет…

– Там полно народу. Делают вид, будто в отпуске, хотя на самом деле это не так. А вот я наоборот – после двадцатого уезжаю на несколько дней с Тересой. Не могу еще сказать наверняка, но возможно, недолго будем отдыхать вместе с Копполой, Рене-Батоном и даже Онеггером.

– А где Тереса?