Пианист. Осенняя песнь (СИ)

Она лежала неподвижно, только обнимала, и дыхание приподнимало ее нежную грудь под ладонью Вадима, волосы Милы щекотали его плечо, шею, подбородок. Он поцеловал ее в макушку, вдохнул запах еще и еще, его внутренний зверь требовал этого, жаждал, блаженствовал, удовлетворенный. А музыка продолжала звучать в сферах, Вселенная наполнялась светом, души словно вышли из тел и пребывали там, в ней…

Людмила шевельнулась, прижалась теснее, подняла руку, провела по губам Вадима и шепнула:

— Ты улыбаешься…

— Да, ты тоже.

— Как ты можешь знать?

— Я слышу.

Он повернулся, накрыл ее собой, стал целовать снова, уже зная сладость губ, мягкость покорного рта, дерзость языка. Она заставляла его трепетать, стонать, терять разум. Древнее, первобытное просыпалось и восставало в нем. И он любил её! Весь без остатка отдавался, хотел этого — принадлежать навсегда.

Второй раз они очнулись глубокой ночью, ни одно окно напротив не светилось.

— Я хочу пить, — сказала Мила.

— Сейчас принесу, — Вадим попытался освободиться из ее рук и не смог, она не пускала.

— Нет, не уходи…

— Тогда я тебя с собой возьму на кухню, да? — Он вставал, а Людмила висела на нем и смеялась.

— Да, вот так!

— Ты моя обезьянка!

— А-а-а-а, так ты все-таки любишь обезьянок, опять вспомнил… а-ха-ха…

Они не смущались наготы друг друга, напротив — хотели видеть и смотрели, когда свет уличных фонарей лёг на их тела.

— Ты красивая, такая красивая, — лаская грудь и живот Милы, твердил он. — Я всегда хотел узнать, как же зовут ее…

— Кого?

— Девушку с волосами цвета льна..

— Ты странный… чудесный…

Она пила воду из чашки, а Вадим целовал её мокрые губы. В их близости не было ничего запретного и ничего развратного. Взрослая горячая любовь опаляла, заставляла содрогаться, стягивала, закручивала в узел, бросала друг к другу, не позволяла разомкнуть объятий, расплести пальцы, разъединить души.

Они вернулись в комнату, но не легли, целовались стоя. Вадим наклонился, взял ее под колени, потянул наверх. Мила обвила руками его шею, обхватила бедра Вадима ногами, опустилась лоном на возбужденный член, ахнула, откинула голову назад. Вадим шагнул к стене, стал брать резко, ударяя снизу, притягивая на себя, Мила закричала, заплакала, отдалась, кончала долго, сильно, ослабела, обмякла, всхлипывая.

Он отнес на кровать, положил на спину и взял еще, не сдерживаясь. Тяжело дыша, излился в её тесное лоно. Он не мог говорить, ничего не чувствовал, кроме горячей пульсирующей глубины. Умирал от нежности и желания, не имея сил сразу взять снова, хотел томно и мучительно.

Но кроме близости физической было еще что-то — огромное, неизбежное. Оно затягивало в себя, Вадим и Мила, не отрываясь друг от друга, падали и падали в эту бездну света, теряя дыхание и разум.

Целая ночь! Осенняя, бархатная. И Мила… Его Девушка с волосами цвета льна… У нее красивое имя…

Блаженный покой охватил Вадима под утро. Никогда раньше не засыпал он так рядом с женщиной, сознавая, что безраздельно отдался ей и не сможет изменить этого.

Вадим хотел сказать Людмиле так много, а не сумел ничего — времени не хватило. Они все сожгли в страсти, потратили на любовь.

Это только казалось, что время для них остановилось, но нет! Оно бледнело, истаивало, расплывалось предутренним туманом. Сон отнимал его!

Утро наступило, заглянуло в окно вялым пасмурным рассветом. После вчерашнего солнечного дня трудно было поверить, что такое возможно, но из плотных туч сеял мелкий дождь. И надо было вставать и возвращаться к реальности.

А в них уже поселилось и возрастало то страшное и желанное, чему хотелось предаваться снова и снова, стоило лишь позволить любви властвовать над разумом. Но взрослые, обремененные многими обязательствами, они не могли себе позволить этого сразу, медлили. По молчаливой договоренности главного так и не произнесли. У них был еще день до отъезда Милы, они собирались провести его вместе, а сейчас расставались, оставляя объяснения на потом.

В это утро ни Вадим, ни Людмила не знали, что встретятся не скоро.

***

Вадим не надеялся, что сможет забыть ее, он и не хотел забывать. Каждая минута того времени, что они пробыли вместе, становилась дороже, превращалась в сокровище. Теперь он знал о любви гораздо больше, чем до встречи с Людмилой. Он ласково называл ее Милой, губы часто касались дорогого имени. Вадим произносил его вслух, чтобы слышать собственный голос и так соединяться с ней. Он со стонами звал ее по ночам, кусая подушку, томясь желанием близости. Он говорил с ней днем, жаловался, умолял. И когда играл — чаще всего, когда играл, — он звал ее… Думал, что она рядом, в зале, смотрит, слушает. Что вот он закончит, войдет в гримерку, а она там… Представлял тепло ее губ и рук и то, как она растягивает слова, букву «и» в его имени — Вади-и-им, — то ли утверждая, то ли спрашивая. Он думал о ней, когда вел машину, и когда шел в толпе в любом городе мира, искал глазами. А возвращаясь домой, в Петербург, открывал дверь и абсурдно верил, что Мила встретит его на пороге.