Пианист. Осенняя песнь (СИ)

Вадим почувствовал, как слезы подступили к глазам. Все ушло, остались только музыка и ощущение совершенной близости с огромным залом, незнакомыми людьми, которые, так же как и Вадим, слушали, затаив дыхание. И с Милой — единственной женщиной в мире. Вот ее рука. Тепло. Свет.

Как же он раньше не слышал этого света в сороковой симфонии? Считал ее печальной. Теперь все иначе, потому что Милаша здесь.

И Моцарт говорит им: «Поверьте, все будет хорошо…»

Если бы это продолжалось! Но за Molto allegro последовало Andante, потом Menuetto и снова Allegro. Зал ответил нескончаемыми аплодисментами.

— Вадик! Как хорошо! Я ведь ни разу не была вот так на концерте, когда такой большой оркестр. — Мила хлопала и с восторгом смотрела не сцену. — Там елка, так необычно сверху, а Эрнст Анатольевич так раскланивается красиво! — Мила задержала взгляд на пустой ложе. Вспомнила про вспышки фотоаппаратов. Сказать Вадиму сейчас? Наверно, да. — Вадик, знаешь, я когда сидела вон там — меня снимали. Даже не знаю кто.

— Не обращай внимания. Да, Эрнст умеет кланяться. Браво! — крикнул Вадим.

— Они выложат в Интернет, как то фото с чайником. Я боюсь кричать браво…

— Семен им выложит! Я попрошу его группу заблокировать, и все. Почему боишься?

— Не знаю… Как это кричать в таком зале? Я не смогу.

— А ты попробуй. Это не трудно. — Вадим вдохнул глубоко и снова крикнул: — Бра-а-а-аво! Вот видишь? Тебе же хочется?

— Да, я восхищена ими! Это… это… Но я все равно не могу кричать! — Мила закрыла лицо ладонями, но тут же снова открыла и продолжила аплодировать.

Публика не отпускала музыкантов. Мараджанов поднял по очереди все группы оркестра. Поклонились и струнные: первые и вторые скрипки, альты, виолончели, контрабасы и духовые, их было не так много. И литавры стояли пустыми. Но вот на свои места прошли и сели и трубачи, и ударные.

— Будут бис играть. Эрнст любит сюрпризы, а ведь праздник, Новый год. Что же он придумал? — Вадим с интересом смотрел вниз за перемещением оркестрантов. Когда все уселись снова, вышел Мараджанов. Заговорщически улыбнулся ударникам, тот, что был за малым барабаном, отсалютовал дирижеру палочками, свидетельствуя о готовности. Мараджанов кивнул, затем повернулся к залу, развел руками. Мила уже узнавала этот его жест. Он означал «ну что с вами поделать…». Мараджанов показал на блестящую мишурой елку, зал ответил хлопками и смехом. Мараджанов развернулся к оркестру и энергичным коротким взмахом дал знак малому барабану. Мелкая дробь прорезала пространство большого зала. Эхом ответил второй барабан. А дальше начался марш, первые такты зал даже аплодировал в такт, потом притих. Такая мощь, феерическая лавина звуков!

— Россини после Моцарта, — восхищенно сказал Лиманский, — только Эрнст так может!

Мила свесилась через барьер ложи и во все глаза смотрела на Мараджанова. Это надо было видеть! Его лицо, глаза, движение бровей, мимику. Жесты! Он не дирижировал — говорил! Она как будто слышала его приятный низкий голос. Но это инструменты оркестра играли. Нет! Говорили, шутили, наслаждались своей мощью. После бравурного марша расправила крылья мелодия, летела вперед и вперед, нарастая, вбирая в себя все голоса инструментов до заключительных ударов литавр и тарелок.

— Бра-а-а-аво! — закричала Мила вместе со всеми, когда зал накрыло лавиной аплодисментов. — Браво! Браво! Бра-а-а-аво!!!

— Ну вот видишь, а говорила «не смогу», — засмеялся Вадим. — Добро пожаловать в семью.

Они, как и все зрители, аплодировали стоя. Овация не прекращалась. Оркестр опять кланялся по группам. И отдельно Мараджанов поднял барабанщиков и трубачей, кларнетиста и флейтисток. Публика уходить не собиралась. Эрнст уже два раза отнес за сцену по охапке букетов, а их все протягивали из партера. Третью он сложил на полу у подиума, подал оркестру знак, понятный только его музыкантам. Первые скрипки переглянулись. Мараджанов приложил палец к губам и показал залу «тишина». Поднял руки и одними пальцами едва заметно показал вступление.

Скрипки начали пиццикато, и все узнали тот самый Музыкальный момент Шуберта. В зале даже захлопали от радости узнавания! Но тут же смолкли и слушали в бережной тишине, боясь потерять хоть одну шестнадцатую.

Мараджанов же не столько для зрителей, сколько для своих «ребятушек» шутил по-доброму, по-отечески. Он поздравлял оркестр с праздником, до которого оставалось меньше часа. Это было чудо! Ни с чем не сравнимое. Казалось, оркестр играет сам, а дирижер лишь отражает настроение музыкантов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Вадим обнял Милу, она и в самом деле вошла в семью. Окончательно и бесповоротно. И так они стояли высоко на хорах — счастливые. А Шуберт удивлял всех ожидаемым и всегда таким неожиданным мажором в коде.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍