Пианистка

– Это я уже поняла, – кивнула Карина.

Блондинка еще больше стушевалась.

– Господи, вы, конечно, все слышали. Эти ужасные крики! Мне так неловко, так совестно!

Она на секунду перестала плакать, взглянула на Карину отчаянно огромными, полными горя глазами и тихо, обреченно произнесла:

– Я во всем виновата. Каждый раз даю себе слово, что больше не поссорюсь. Ну не дам себе поссориться! И вот… Я что-то делаю плохо, не так. Но что… не знаю.

Карину больно резануло. Господи, как это было ей знакомо! Сколько раз в эпоху Степана ночами она твердила в подушку, ослепшая от слез, от безнадежности: «Что, что я сделала не так?»

И никогда не приходил к ней ответ на этот мучительный вопрос.

– Пойдем. – Она решительно взяла Машу-Растеряшу за холодное плечо. – Быть виноватой и не знать в чем нельзя. Хочешь поспорить с этим, пожалуйста. Но не здесь. Мы можем подняться ко мне.

– А это удобно? – простучала зубами девушка, и тут только Карина заметила, что ее бьет крупная дрожь.

– Удобно, – твердо сказала она. – Вот только дай-ка я ведро высыплю.

Девушка посторонилась. Слезы больше не струились у нее по щекам, они дрожали на кончиках ресниц и на подбородке, а в глазах Карина прочитала доверие и благодарность.

Такие простые, банальные вещи, но почему иногда они столь необходимы нам, умудренным опытом, прошедшим через многое? Простое доверие, благодарность, с надеждой глядящие на тебя глаза. Почему?

6

Машу-Растеряшу на самом деле звали Леля. Ей действительно было всего двадцать лет, и поселилась она за стенкой с мужем Олегом.

Все это Леля поведала Карине за каких-нибудь пятнадцать минут, сидя за столом на маленькой кухне. Слезы ее давно высохли, от большого стакана чая лицо разгорелось, стало ярко-бордовым. Она болтала быстро, без умолку, как дети. И так же, как они, иногда вдруг прерывисто всхлипывала.

Чем больше Карина слушала ее нехитрый искренний рассказ, тем больше узнавала себя и свою историю.

Леля любила Олега до умопомрачения, до потери над собой всякой власти. Любила так, что боялась. Боялась всего: не угодить, надоесть, показаться глупой. Но больше всего она боялась стать ненужной.

«А ведь они женаты, – с горечью подумала Карина. – Стало быть, и меня бы не спасло замужество. Есть сила в людях, которая не поддается ни штампам в паспорте, ни другим условностям. Она властвует над нами и вышвыривает, когда захочет. Тогда ничто не удержит рядом с тобой твое счастье».

Все, что Карина не понимала, тогда совсем юная и безнадежно влюбленная, теперь представлялось ей ясным и очевидным.

«Бедная девочка, – пожалела она про себя. – Ведь она не ведает, как когда-то и я: нельзя быть виноватым в том, что тебя не любят так, как любишь ты. Как нельзя быть виноватым и за то, что не любишь так, как любят тебя».

Карина вздохнула. Леля осеклась на полуслове и вопросительно поглядела на свою утешительницу.

– Я невыносимая! – сказала она с отчаянием. – Впервые увидела человека, приперлась в дом почти ночью и рот не могу закрыть. Ужасно, да?

– Нет, – засмеялась Карина. – Ничего ты не ужасная. Все у вас будет хорошо. Милые бранятся – только тешатся.

– Это не про нас, – тихо возразила Леля, насупившись.

– Ну почему? – неуверенно произнесла она. – И про вас тоже.

– Потому, что мы не милые, – упрямо сказала Леля. – То есть я не милая.

– Скажешь тоже! Зачем же он женился на тебе, если ты ему не милая? Его что, заставлял кто-то?

– Не знаю, – вздохнула Леля. – Вот честное слово, все время спрашиваю себя, зачем. И не знаю. Я думаю… – она замялась, – думаю, запутался он во мне. Вроде как в тряпье, понимаешь? Лежало под ногами ненужное, он и завяз. И трудно распутаться. И лень.

– Что ты такое говоришь! – Карина содрогнулась и тут же вспомнила, как кричала на нее мать: «Тряпка! Тряпка половая! Тебя на швабру надевать и лужи подтирать!»

– Так нельзя! – уверенно сказала она и зажгла газ под успевшим остыть чайником. – Надо себя уважать.

– Надо, – согласилась Леля. – Но я не могу. И не хочу.

Тут грянул звонок, от которого обе вздрогнули.

– Это он, – громким шепотом сказала Леля, и, протянув руку, нетерпеливо защелкала пальцами. – Господи, какая же я, наверное, жуткая! Скорее, ну скорее же. – Она требовательно помахала ладонью в воздухе.

– Что? – не поняла Карина.

– Дай мне что-нибудь, быстрее, хоть пудру! – истерично выкрикнула Леля. – Я же не могу в таком виде!

– Чокнутая! – пробормотала Карина, у которой невольно затряслись руки от Лелиных окриков, и подсунула свою косметичку, лежавшую на подоконнике.

Леля тут же раскрыла сумочку. Глаза ее жадно загорелись, она что-то приговаривала себе под нос. Карина пожала плечами и пошла открывать.

«Какая же она дура, – говорила она себе. – И я такая же была – спешно красилась, когда он в дверь звонил».

Она с неприязнью щелкнула цепочкой, распахнула дверь и остолбенела.