Пианистка

Клеммер отпускает шутку по поводу того, что незаслуженные побои несправедливы. Эта женщина считает, что заслужила побои уже тем, что она существует, но этого недостаточно. Эрика вспоминает о старых эскалаторах в универмагах ее детства. Клеммер посмеивается, что у него разок-другой может не сдержаться рука, он вовсе не спорит, но что чересчур, то чересчур. Когда дело доходит до интима, то баловство ни к чему. Она испытывает его на предмет любви, это и слепому видно. Она экзаменует его, как далеко он может зайти в своей любви к ней. Она проверяет его на вечную верность и хочет получить доказательства еще до того, как они приступили к делу. Это ей свойственно. Она, вероятно, пытается выяснить, насколько может положиться на его преданность и насколько сильно он может стучаться в двери ее податливости. Ее способность отдаваться абсолютна. Способности обращаются в опыт.

Клеммер считает и твердо стоит на том, что женщине на этой стадии отношений нужно обещать все, не выполняя ничего. Раскаленное железо страсти мгновенно охлаждается, если ковать его слишком робко. Обрушь на него свой молот. Мужчина оправдывает ослабление своего интереса к соответствующей модели женской конструкции. Перетрудившись, мужчина теряет силу. Его гложет потребность остаться совершенно одному.

Из письма Клеммер узнает: эта женщина хочет, чтобы он проглотил ее. Он с благодарностью отказывается, ссылаясь на отсутствие аппетита. Клеммер обосновывает свой отказ: он не хочет поступать с кем-нибудь так, как не хочет, чтобы с ним поступил кто-нибудь другой. Ему бы не очень хотелось оказаться связанным и с кляпом во рту. «Я люблю тебя так сильно, – говорит Клеммер, – что никогда не причиню тебе боли, даже если ты сама этого пожелаешь». Ведь, в конце концов, каждому хочется делать только то, что ему самому нравится. Клеммеру совершенно очевидно, что он не сделает из этого письма никаких далеко идущих выводов.

Из-за двери доносится приглушенное бормотание телевизора: какой-то мужчина угрожает женщине. Сериал, который показывают сегодня, болезненно задевает душу Эрики, открытую и восприимчивую. В домашних стенах душа разворачивается во всю ширь, потому что ей не угрожает никакая конкуренция. Сближению с матерью способствуют непревзойденные способности Эрики-пианистки. Мать говорит, что Эрика самая лучшая. Это лассо, которым она улавливает дочь.

Клеммер читает фразу, в которой ему позволяют наказывать Эрику по своему усмотрению. Он спрашивает: «Почему ты сразу не написала, о каких наказаниях может идти речь?» Его вопрос рикошетом отлетает от Эрики-броненосца. Здесь написано, что она только предлагает. Она предлагает себя, предлагает купить еще два замка, которые она наверняка не сможет открыть. «А на мою мать ты можешь вообще не обращать внимания, прошу тебя». Мать, напротив, обращает на нее внимание и колотит в дверь снаружи. Ее почти не слышно благодаря серванту, который подставляет свою терпеливую спину. Мать кричит, телевизор бубнит. В его утробе заключены крохотные фигурки, которыми можно распоряжаться по своему усмотрению, включая и выключая их. Карликовой телевизионной жизни противопоставлена большая настоящая жизнь, и настоящая жизнь побеждает, поскольку она свободно владеет всей картиной. Жизнь выстраивается в соответствии с реальностью телевизора, а телевизионная реальность списана с жизни. Фигуры с прическами, болезненно вспучившимися от жаркого ветра, испуганно смотрят друг на друга, однако по-настоящему могут что-то видеть лишь фигуры по эту сторону экрана, другие же, смотрящие с экрана, ничего не видят и ничего не понимают.

«Мы должны врезать замок или по меньшей мере поставить задвижку на дверь! – дополняет Эрика свои предложения. – Доверь это мне, любимый. Я хочу, чтобы ты превратил меня в плотно увязанный пакет, совершенно беззащитный и полностью отданный тебе на произвол».