Пианистка

За несколько секунд до этого из подворотни вынырнула фигура Эрики Кохут. Она видит, как молодой человек проносится мимо, и идет по его следу словно львица. Ее охота невидима, неслышима и потому существует словно бы в воображении. Ей не могло быть известно, что он так долго проторчит в туалете, но она ждала его. Ждала. Он обязательно пройдет сегодня мимо нее. Он не прошел бы, если бы отправился в противоположном направлении, но он в ту сторону обычно не ходит. Эрика всегда прячется где-нибудь, где можно терпеливо ждать. Она занимает наблюдательную позицию там, где никто и не ожидает. Она аккуратно отрезает разлохмаченные края вещей, которые взрываются, детонируют или просто тихо лежат в непосредственной близости от нее, и несет обрезки к себе домой, где она в одиночку или вместе с матерью вертит их так и сяк, выискивая, не отыщутся ли застрявшие в швах крошки, остатки грязи или оторванные части тела, которые пригодны для анализа. Не осталось ли отходов жизнедеятельности других людей, по возможности еще до того, как их жизнь отправили в химчистку? Здесь многое можно отыскать и о многом проведать. Для Эрики именно эти обрезки и есть самое существенное. Обе дамы К. в одиночку или вдвоем усердно склоняются над своей домашней операционной лампой и подносят пламя свечи к остаткам материи, чтобы проверить, идет ли речь о чисто растительных или чисто животных волокнах, о суррогатной смеси или о чистом искусстве. По запаху и консистенции сожженного образца это безусловно можно определить и сокрушенно судить и рядить о том, на что сгодились бы эти обрезки.

Мать и дитя плотно сдвигают головы, словно они — единое существо, и чужая материя лежит перед ними, чтобы быть рассмотренной под лупой, лежит, надежно отделенная от своего первоначального пристанища, не касаясь их обеих, не угрожая им, однако пропитанная преступлениями других. Ей никуда не деться, как зачастую никуда не деться ученикам от административной власти со стороны их учительницы музыки, которая достает их повсюду, если только они не погружаются в бурлящие воды музыкальных занятий.

Клеммер летит впереди Эрики, широко вымахивая ногами. Он целенаправленно несется в одном направлении, никуда не сворачивая. Эрика избегает всех и вся, однако стоит кому-нибудь попытаться избегать ее, она немедленно последует за ним как за своим Спасителем, последует по пятам, словно притягиваемая огромным магнитом.

Эрика Кохут спешит по улицам за Вальтером Клеммером. Клеммер охвачен яростью из-за того, что ему не довелось свершить, и раздражением по поводу того, что для него нежелательно. Он не подозревает, что любовь собственной персоной следует за ним и даже несется в том же темпе, что и он. Эрика питает недоверие к молодым девушкам, фигуры и наряды которых она меряет взглядом и пытается выставить в смешном свете. Как она поиздевается над этими созданиями вместе с матерью, как только окажется у себя дома! Они совершенно невинно возникают на пути невинного Клеммера и при этом могут ведь проникнуть в него, как пение сирен, и он слепо за ними последует. Она внимательно следит за каждым его взглядом, который вдруг задерживается на какой-нибудь из женщин, и начисто стирает с них его след. Молодой человек, играющий на рояле, может предъявлять самые высокие претензии, которым ни одна из них не соответствует. Он не должен домогаться ни одной из них, хотя его станут домогаться многие.

Кружными и кривыми дорожками эта пара несется через район Йозефштадт. Один — чтобы наконец-то остыть, другая — чтобы раскалиться от ревности.

Эрика плотно запахивает вокруг себя свою плоть, непроницаемое одеяние, которое не выносит чужих прикосновений. Она остается заключенной в себе. И все-таки ее влечет вслед за учеником. Хвост кометы следует за ядром. Сегодня ей не приходит в голову заняться расширением своего гардероба. Однако она подумывает о том, чтобы на следующее занятие явиться в каком-нибудь из платьев, хранящихся в ее театральных запасниках, она шикарно разоденется, ведь скоро наступит весна.

Мать уже потеряла всякое терпение и перестала ждать, да и сосиски, которые она варит, тоже ждать не любят. Жаркое бы сейчас давно стало жестким и несъедобным. Когда Эрика наконец-то заявится, мать, используя маленькую кухонную хитрость, из чувства оскорбленной гордости сделает так, чтобы сосиски лопнули и в них попало побольше воды, тогда они будут уж совсем невкусными. В качестве предупреждения этого вполне достаточно. Эрика об этом пока не подозревает.