Пианисты

Из сада слышится зов. Мы больше не можем разговаривать. Я останавливаюсь в дверях, свет ослепляет меня — солнце, небо, белая и лиловая сирень. Я едва различаю сидящую в тени Аню.

— Куда ты пропал? — весело спрашивает она. — Я думала, ты утонул.

— Простата, — шучу я. — Моей жизни угрожает опасность.

— У тебя, как всегда, все будет в порядке, — мягко говорит она и снова протягивает мне руку. И я еще раз целую ее.

Мы смотрим вдаль.

— Ты была одна… там, в санатории?

— Да, — отвечает она. — Только я и папа.

— Когда ты вернулась?

— Зачем ты задаешь столько вопросов? Я вернулась вчера.

— Извини, просто я любопытный.

— Я тоже. Над чем ты сейчас работаешь?

— Шуберт. Последняя соната.

Она понимающе кивает.

— Сельма. Это ее конек. Последнее, что она играла.

— Ты говоришь так, словно она умерла.

— Да, как концертирующая пианистка она умерла. Для своего последнего концерта она выбрала сонату до минор. Эта соната меняет всю жизнь. Ты влюблен в Сельму?

— Упаси меня Бог! Почему ты об этом спросила? Ведь ты знаешь, в кого я влюблен!

Аня смеется.

— Я бы тебя поняла, если бы ты сказал что-то другое. Все влюбляются в Сельму Люнге. Даже я была в нее влюблена, некоторое время. Но это быстро прошло.

— Мне странно, что вы больше не поддерживаете связь друг с другом. Ты так тепло о ней говорила.

— Не забывай, что я уезжала. Сдавала экзамен.

— А почему ты должна была уехать?

— Папа считал, что так будет лучше. Мне надо было сосредоточиться. Ведь мне не хватило именно сосредоточенности. Я имею в виду, когда я играла Равеля.

— Забудь о Равеле и забудь об этом концерте.

Она мотает головой.

— Я никогда не забуду этого концерта. Его невозможно забыть. Поэтому и происходят трагедии.

— Трагедии?

Она начинает плакать.

— Ты меня не понимаешь. Я все время говорю не то.

— Ты все правильно говоришь. — Я хватаю ее руку. — Но это необычно. И мы так давно с тобой не беседовали.

— Да, а нам надо о многом поговорить. Составить план. Той жизни, которую мы проживем вместе, если ты захочешь. Но я так устала, ужасно устала.

— Ты должна отдохнуть. Набраться сил.

— Да, мама тоже так считает. Но у папы свои планы, а он столько для меня сделал. Не так легко обмануть надежды близкого человека.

— Сейчас нужно думать о твоих надеждах!

— Правда? — Взгляд у нее становится матовым. Ей тяжело дался разговор со мной. Получасовой разговор. Она уже смертельно устала.

— Я ухожу, — говорю я и встаю.

— Хорошо, — тут же соглашается она. — Только не забудь позвать маму.

— Марианне! — кричу я.

Аня широко открывает глаза:

— Ты зовешь ее по имени? — Она прыскает от удивления.

— Мы несколько раз встречались на улице и разговаривали, — объясняю я.

Марианне Скууг появляется в дверях. Лицо у нее измученное. Она чем-то озабочена. Может быть, разговором по телефону. Я понимаю, что ей хочется, чтобы я ушел.

— Когда я снова тебя увижу? — спрашиваю я у Ани, которая уже почти спит, сидя в кресле.

— Когда захочешь, — сонно бормочет она и на прощанье протягивает мне руку. Она пребывает словно в другом столетии, думаю я.

Но еще раз целую ее руку.

Я иду домой, потом сворачиваю в ольшаник. И только там чувствую, как я устал. Шумит река. Под деревьями прохладно. Я сижу час за часом. Хочется ли мне поговорить наедине с Марианне Скууг? Едва ли. Она так же, как я, боится Человека с карманным фонариком. Но я думаю о том, что она могла сказать полиции. Может, даже она не знает, что на самом деле происходит между отцом и дочерью, а теперь все равно уже поздно.

Слишком много всего произошло за последние сутки. Разрыв с Маргрете Ирене. Письмо о смерти Сюннестведта. Квартира, которую он мне оставил. Испугавшее меня свидание с Аней. Одна мысль теснит другую. Я замечаю, как у меня напряжены нервы. Вот-вот что-то должно случиться.

Вечером я наконец тащусь домой, ноги с трудом слушаются меня. Я смотрю на Эльвефарет. Что, интересно, сейчас происходит в том красном доме? На небо возвращается синий свет. Я так его люблю. Но сейчас у меня только плохие предчувствия.

Счастье Яльмара Виндинга

Дома, на Мелумвейен, горит свет. Значит, у нас гости, думаю я, потому что и отец, и Катрине летом предпочитают сумерки.

Мне больше всего хотелось бы нырнуть в постель, но, открыв дверь, я попадаю сразу в гостиную, там отец и Катрине пьют вино, и рядом с отцом сидит дама его возраста. Еще и это, думаю я, но деваться мне некуда. Нужно делать хорошую мину при плохой игре.

При моем появлении все вздрагивают. Дама темноволосая, с короткой стрижкой, она сильно накрашена и курит сигарету за сигаретой.

— Вот и ты, — говорит отец, он смущен тем, что не может взглянуть мне в глаза. — У нас в гостях Ингеборг.

— Я понимаю.

— Мы с ней собираемся жить вместе.

— Это я тоже понимаю.

— Привет, Аксель! — говорит Ингеборг. — Приятно познакомиться.

Она щиплет меня за щеку, как маленького мальчика. Ничего хорошего это не предвещает. И не может предвещать, если человек вознамерился занять место Осе Виндинг.

— Мне тоже, — говорю я.