Пианисты

— Мне необходимо поговорить с нею безотлагательно. Надо сказать ей что-то очень важное.

Молчание слишком затянулось. Никто из нас больше его не выдерживает.

— Да скажи же ты хоть что-нибудь! — кричит женщина мужу, в глазах у нее страх.

Его глаза словно затягивает серая пелена. Теперь он вне досягаемости. Но говорить он еще может.

— Она больше уже не моя ученица.

— Ученица?

— Да, она изучала историю искусств.

— Историю искусств? — повторяю я и делаю искусственную паузу длиннее, чем необходимо.

— А что? — спрашивает он.

— Но ведь она бросила школу!

Он в растерянности смотрит на меня. Потом на свою жену. Как это страшно, думаю я. Как ужасно то, что я сделал.

В его глазах бессилье. Сознание того, что теперь произойдет, и это куда опаснее, чем я.

— Ее здесь нет, — спокойно говорит он.

— Да, ее здесь нет, — мертвым голосом повторяет его жена, словно сама не понимает, что говорит.

— Думаю, это все, — говорит он.

А потом быстро и решительно кивает мне на дверь.

Я стою на крыльце. Словно не собираюсь уходить.

В доме раздается душераздирающий крик.

Я поворачиваюсь и иду к трамвайной остановке.

Моя миссия выполнена.

Часть II

Дорога на Брюнколлен

Я иду на прогулку с Аней Скууг. Лето. Начало июня. Мне семнадцать. Ане исполнилось шестнадцать. Жители нашего района разъехались по своим дачам — в Фетсюнд, Халлангсполлен, Рандсфьорд, Тюрифьорд, Бамбле, Онсёй. В домики, далеко не такие роскошные, как виллы, в которых они живут зимой, не такие комфортабельные, без водопровода. Но так нам нравится в нашей Норвегии.

— У нас дача в Шёбергкилене, — говорит Аня с улыбкой.

— А почему ты улыбаешься?

— Потому что мы там не бываем. Мама ее не выносит. Вода там солоноватая. Берег илистый. Но папа иногда ездит туда, осенью, чтобы над чем-нибудь поразмыслить и посмотреть на звезды.

Она всегда говорит «мама» и «папа». Не «мать» и «отец». Я смотрю на нее, узнаю некоторые мелкие подробности ее жизни. «Мама» и «папа» совсем не то, что «отец» и «мать». Я пытаюсь понять ее. Я еще очень многого о ней не знаю. Это-то и есть самое странное. После моего мучительного провала на конкурсе пианистов все стало как раньше. Потянулись те же пустые дни. Музыка, в которой я скрываюсь. Ольшаник.

Горькие взгляды Катрине. Слишком много всего случилось, и ни о чем этом мы не могли поговорить.

Однажды я встречаю на улице Аню, уже началось время сирени. Аня ничем не омрачена, глаза смелые, она стоит в белой блузке, джинсах и глубоко вдыхает в себя лето.

— Разве нам с тобой не о чем поговорить? — спрашиваю я. — Давай пройдемся куда-нибудь, например, на Брюн-коллен?

Это оказалось возможно. У меня подпрыгнуло сердце, когда она согласилась.

— Завтра утром? Завтра воскресенье.

— Отлично. Я захвачу немного вина.

— Я не люблю вино.

— Все равно я принесу бутылку вина.

И вот я иду на прогулку с Аней Скууг. Потому что она сказала «да». Потому что ее родители в отъезде. Мы минуем дамбу и поднимаемся по холмам Фоссума. Тепло. На синем небе маленькие белые облака. Аня повязала на талию джемпер. На ней застиранная розовая майка и те же джинсы, в которых она была, когда я осмелился пригласить ее на прогулку.

Все, что она рассказывает, для меня подарок. Я так боготворю ее, что иногда забываю, что она умеет еще и говорить. Ее родители в Польше. Вообще-то она сама точно этого не знает или просто не хочет мне сказать. В конце концов я выуживаю из нее, что они на конгрессе в Варшаве. Я представляю себе нейрохирургов со всего мира, они выпивают, чокаясь друг с другом и со своими женами. Но умеет ли Брур Скууг веселиться настолько, чтобы выпивать и смеяться? Мне трудно это себе представить. Аня говорит «мама» и «папа». Я думаю, что между словами «мать» и «мама» огромное расстояние. Так же, как между «отец» и «папа». Она более близка со своими родителями, чем я с отцом. Говорить о близости с мамой уже поздно. Впрочем, как и с отцом.

Я иду рядом с Аней и пытаюсь понять, могу ли я прикоснуться к ней, дотронуться до плеча, взять за руку. А как хорошо было бы идти на Брюнколлен, держась за руки! Такого у меня еще не было.

Но на это я не решаюсь.

Через некоторое время мы доходим до холмов за озером Эстернванн. Я вижу, что Аня вспотела. Под майкой вырисовывается ее грудь, маленькие твердые соски, но она не позволяет себе заметить, на что направлен мой взгляд. Меня удивляет, как легко она идет. Я думал, что она все время сидит за роялем.

— Господи! — вырывается у меня. — Ты, наверное, тренируешься?

У нее на лице появляется недоумение.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты двигаешься легко, как бегун или вообще спортсмен.

Она смеется, явно довольная, что я это заметил.

— В таком случае, у меня это от папы. Он — старый спринтер. Бронзовая медаль чемпионата Норвегии в беге на сто метров.