Пьяное счастье

испытывала никогда. Захотела определить, где находится, и не смогла:

черные круги перед глазами застили перспективу, она видела только смутный

контур собственного носа и что-то темное впереди. Мотала головой из

стороны в сторону – напрасно, темнота не исчезала, только боль стукалась в

мозг еще жестче и острее. Ослабев от напрасных усилий, Зина откинулась на

подушку и попробовала что есть силы крикнуть. Но запутались и застряли в

горле неуклюжие звуки.

Она испугалась и почувствовала, как холодный липкий пот противной

студенистой жижей выступает на груди. Ей почему-то вспомнилось

ощущение из детства, когда ей, больной гриппом, всегда были отвратительны

такие ощущения и она то укутывалось с головой одеялом, то, задохнувшись

собственным горячим дыханием, скидывала с себя пропотевшее одеяло, и

тогда волна озноба, тут как тут, снова, как бы обманом, подступала к ее

вымученному телу. Поистине, это было невыносимым, и лекарство против

этого было одно – время. Добросовестно принимая прописанные врачом

таблетки и микстуры, Зина уже к вечеру первого дня болезни чувствовала

себя значительно легче, главное – проходила отвратительная потливость, и

можно было, высвободив руки из-под одеяла, взять книжку и почитать в свое

удовольствие.

Теперь же, она чувствовала, облегчения не предвиделось, по крайней мере, в

обозримой перспективе. Она повела рукой вокруг себя, нащупала простыню

и теплое одеяло, спряталась под ним от накатывающего озноба. Вскоре стало

жарко, холодный пот сменился теплым, не менее противным. Она откинула

одеяло, провела рукой вдоль тела и обнаружила, что лежит совершенно голая.

И тут же услужливая память, как на картинке, представила ей все события

минувшей ночи – разумеется, в том виде, как их запомнила сама Зина, мало

что, впрочем, запомнившая как следует. Но отчетливо вспомнились горячие

82

ласки Константина Генриховича, его жаркое, с легким запахом алкоголя

дыхание, а главное, вспомнилась острая, неведомая доселе боль, что на

мгновение сладким спазмом сковала низ живота и бедра.

От этого воспоминания Зина, как подброшенная, вскочила на постели. Сейчас

нужно было прозреть, во что бы то ни стало прозреть! Не представляя, что

следует делать в таких случаях, она лихорадочно терла глаза, виски и скулы и

чувствовала, как возвращается недавний холодный пот. Острая боль молнией

прожгла голову, Зина замерла с поднятыми руками и слабо простонала.

Плевать, главное – увидеть. Она возобновила массирование. И это помогло.

Зрение постепенно выхватывало большую полузатененную гардинами

комнату, красивую мебель, слабо пробивавшийся за окнами утренний свет.

Постепенно Зина смогла сконцентрировать взгляд на первом предмете,

попавшем в поле зрения – на большом телевизоре - и отчетливо различить его

грани, цвет, экран и кнопки на панели управления. Еще усилие, и Зина сумела

прочесть под экраном: «Рубин Ц-260».

Но не это сейчас интересовало ее. То, что не давало ей покоя, должно было

быть где-то на постели, скорее всего, на простыне или на пододеяльнике. Она

вскочила с кровати и наклонилась над простыней. Долго искать не пришлось: то, что ее так интересовало, было тут же, чуть пониже середины постели, ближе к ножной спинке кровати. Это было небольшое, размером с

пятикопеечную монету, бурое пятно с неровными, как бы рваными краями.

Пятно засохло, Зина поднесла к нему руку, осторожно провела по пятну и

почувствовала что-то жесткое, заскорузлое. Она брезгливо отдернула руку, и

тут другая мысль посетила ее. Так же осторожно, уже наверняка зная

результат, но боясь увериться в своей догадке, поднесла руку к нижней части

живота, потом медленно, с замирающим сердцем, начала опускать ее по телу

все ниже, ниже, пока пальцы, наконец, не наткнулись на то же самое жесткое

и заскорузлое чуть пониже лобка.

83

Ей показалось, что свет снова померк перед глазами. В это не хотелось

верить, но это было так. Вихрь мыслей разом пронесся в ее голове, но ни

одна из них не удержалась, вытесненная одним-единственным

всепоглощающим чувством – чувством горькой обиды. И ту же, словно это

чувство было тем самым чувством, которого одного сейчас только и

требовало ее истерзанное, замученное неведением сердце, - Зина опустилась, как была голой, на край кровати и громко, в рев разрыдалась.

Ее выворачивало наизнанку, плечи и колени тряслись от холода, но у нее не

было сил накрыться скомканным одеялом. И вдруг что-то теплое укутало ее

спину, запахнуло шерстяным и колючим плечи и грудь. Зина вздрогнула и

резко обернулась. Над ней стоял Константин Генрихович и нежно водил

пальцами по ее голове. Из-за слез она не видела выражения его лица, но ей

показалось, что он кротко улыбался. Не давая ей первой заговорить,

возможно, опасаясь ее гнева, профессор поспешил опуститься рядом с нею, слегка обнял за вздрагивающие плечики и зашептал куда-то в висок

торопливые, скомканные слова:

- Глупенькая… я ведь полюбил тебя уже давно… Умница моя… Всю душу

мне всколыхнула… Ради тебя… разведусь… дети взрослые… Из партии

выгонят… шут с ней… Из института попрут… все тебе оставлю… забот

знать не будешь… Родная, печаль моя последняя… Прости!..