Пьяное счастье

вошел Добряков, Зина взяла таблетки, пихнула в рот и запила мелкими

глотками.

- Когда это началось? – спросил добряков.

- С полчаса назад, - ответил Витя. – Я тебя будил, будил. Без толку.

«Так вот кто толкал меня в шею во сне! – догадался Добряков, но потом в

голове у него снова все смешалось: – Но ведь бред какой-то! Неужто я за эти

полчаса и в сарае сутки провалялся, и Коняхина застрелил, и сам погиб?

Ничего не пойму…»

197

- Зина, может, тебе похмелиться, а? – осторожно начал он. – Полегчало бы. Я

бы сбегал…

- Что-о?! – дико взревела она. – Похмелиться?! Да иди ты знаешь куда вместе

с твоим похмельем! Отравилась я, а он – похмелиться! Таблетки вон буду

глотать снотворные да отлеживаться. – Она помолчала немного, опустив глаза

и тяжело дыша, потом сказала уже тише: - А тебе, знаешь, лучше бы уйти.

Дома-то ведь давно не был.

- А как же… вдруг помочь, - заикнулся было Добряков, но Зина резко и

категорично оборвала:

- Незачем мне помогать! Мне помощник теперь – снотворное да постель. Да

и видеть никого не хочу. Вите скоро на работу, так побуду одна в тишине, может, уснуть удастся. Так что ступай, наверное.

- Но… понимаешь… я таким вот путем, как ты, никогда не лечился… -

забормотал Добряков. – Мне постепенно надо бы…

- Похмелиться хочешь? – поняла Зина. – Так разве я тебе мешаю? Только

один, пожалуйста, без меня на сей раз, я покоя хочу, понимаешь?

- Понимать-то понимаю, - снова промямлил Добряков, - но вот… как тебе

сказать-то…

- Да говори уж прямо, что денег нет! – выбросила Зина ему в лицо обидное. –

Только на меня теперь не рассчитывай. И так попили два дня на мои. Хорошо

попили, согласен?

- Да, но…

- Я все сказала, - устало отмахнулась Зина. – Иди домой, я сейчас ложиться

буду, а Вите на работу.

Добряков все еще мялся, но Витя вдруг повернулся к нему вплотную и как-то

угрожающе прошептал, почти прошипел:

198

- Не понял, что ли? Вали отсюда, тебе сказано! Или… - и он угрожающе сжал

кулаки.

- Ты меня не пугай, сынок, - по возможности вежливее предостерег Добряков.

– Я ведь в Афгане служил.

- По мне хоть в двух Афганах! Выметайся, тебе сказано! – наступал на него

Витя, с самым серьезным намерением поднимая кулаки к груди.

- Не напрягайся, я все понял, - кивнул Добряков, развернулся и вышел в

прихожую. Обулся, открыл дверь и сбежал вниз, не вызывая лифта.

«Идите вы все в жопу с вашим гонором!» - в сердцах выругался он. Потом

пошарил рукой в кармане, вытащил скопившиеся от сдач деньги и от радости

даже присвистнул: за два дня он «наварил» ни много ни мало аж около

тысячи рублей.

«Лечитесь на здоровье, Зинаида Николаевна, - злорадно прошептал он. – А я

и без вас как-нибудь не пропаду!»

И, ускорив шаг, направился в ночной магазин.

11

Все утро, до полудня, Добряков поправлялся купленным пивом. Сидел на

кухне, пил небольшими глотками и пускал сигаретный дым в потолок.

Потолок этот за несколько лет курения закоптился, стал похож на свинцовое

грозовое небо, и Добряков неоднократно подумывал о том, как бы забелить

эту гадость. Но поскольку сам белить не умел, а позвонить матери и

послушать ее советов так и не сподобился, то потолок день ото дня

становился все чернее.

199

«С другой стороны, не курить же в туалете, - оправдывался он перед собой. –

Там к тому же дым по вентиляционной трубе проберется прямиком наверх, к

соседям. Хлопот потом с имя, как бабушка говаривала, не оберёшша».

Он включил подержанную магнитолу «Vitek», вставил кассету Любови

Успенской и плеснул в стакан новую порцию «Хейнекена». Как все-таки

приятно пить свежее прохладное пиво под любимые песни! И никакой Зины

не надо с ее проблемами, с ее неадекватным сыном и с ее … как его…

Испугаем! Он вспомнил корявую, неуклюжую фигурку Петьки Волкова и

презрительно усмехнулся: «И чего нашла в нем? Воздря какая-то, не мужик!»

Он выпил полный стакан, закурил и покосился на пол. Там, в углу, возле

мойки, стояли опустошенные им за сегодняшнее утро бутылки. Он насчитал

пять штук и расплылся в довольной улыбке: «Хорошо сидим!» Потом подпер

подбородок левой рукой и вслушался в голос любимой певицы:

Я буду очень по тебе скучать,

каждый день и вечер каждый.

Буду помнить о твоих больших,

ласковых руках.

Я буду очень по тебе скучать,

как бывало не однажды.

И поэтому не прячу я

слезы на глазах.

«Жизненная песня, сказала бы мать, - расчувствовался Добряков. – А вот

интересно, обо мне кто-нибудь будет скучать вот так – до слез, до тоски?

Хотя бы припомнит на минутку?»

200

Он вспомнил обе свои женитьбы, все свои связи, случайные и более-менее

длительные, и пришел к неутешительному выводу, что вряд ли такая персона, как перманентно пьяный Добряков, вызовет в ком-то хоть капельку

сожаления.

«Насрать! – осклабился он. – Никто из них никогда не понимал, что для меня, может, выпивка своеобразное утешение в этом злобном мире. Что, не будь ее, какой бы долгой показалась мне жизнь!»

Он налил еще, залпом выпил и прибавил громкость. Напарник певицы

тосковал не на шутку: