Пьяные сны

Та тоже взглянула на нее, и Игнатьиха увидела пышные русые волосы, широкий лоб, большие грустные глаза под черными бровями, тонкий нос и скорбную улыбку.

Игнатьиха перевела глаза и вдруг увидела портрет над кроватью.

"Она и есть! Вот она!" Игнатьиху словно озарила эта мысль и она даже улыбнулась. Улыбнулась и гостья. Засмеялся и Чуговеев.

-- Так-то лучше! -- сказал он. -- Видишь, живой человек.

Игнатьиха поспешно вошла в кухню и с торжествующим видом обратилась к Авдею Лукьяновичу:

-- Не сон это вовсе, а она сама!

Тот поднял свои воспаленные веки.

-- Что плетешь? Скажи толком.

-- А то, что у хозяина сидит сейчас эта самая оборвашка и он угощает ее! Вот! И сам веселый, а она оборванная вся, мокрущая такая и та самая, что на портрете! Вот, а я думала, сон!

-- Фью! -- тихо свистнул Федор Павлович. -- У хозяина и зазноба есть!

А бородатый Авдей уставился в стол, как козел на воду, и замер. В голове его поднимался совершенный сумбур.

Игнатьиха хлопотала у самовара, потом, желая отличиться перед хозяином, прошла в столовую и накрыла стол, как у людей.

-- За булками сходить, хозяин? -- спросила она из столовой.

-- Все со мной есть! -- отвечал из спальной Чуговеев.

Игнатьиха вернулась в кухню.

Ужин окончился, но Авдей Лукьянович с племянником не уходили, заинтересованные необыкновенным событием.

-- Кто она-то? -- спросил Федор Павлович, -- красивая?

-- Какой! -- ответила Игнатьиха, со всей силы дуя в самоварную трубу, -- щуплая такая и совсем рвань!

-- Ну, у нас своя лавка! Обрядим! -- засмеялся Федор Павлович и словно ранил в самое сердце Авдея Лукьяновича.

Тот сверкнул глазами и сказал:

-- Мели больше!

Игнатьиха подошла к ним совсем близко и шепотом сказала:

-- У него ейный портрет над кроватью висит. Большенный такой! Ей Богу!

Авдей Лукьянович опять сверкнул глазами, а племянник с изумлением воскликнул:

-- Да ну!?

-- Ей Богу! Вот те крест! -- отвечала Игнатьиха и бросилась к самовару, который уже кипел.

Обмахнув пепел, она ухватила самовар и стремительно потащила его в столовую.

На столе, убранном ею и ярко освещенном лампою, стояли теперь коробки с закусками и сластями, водка и бутылки вина, коньяку и рома.

За столом сидела гостья все еще в мокром платье и на лице ее ясно отражалась растерянность и смущение.

Игнатьиха поставила самовар и еще раз обмахнула его передником.

-- Вот как у нас, Татьяна Николаевна! -- воскликнул Чуговеев и, отходя от печки, сказал: -- пожалуйте за хозяйку!

Игнатьиха вышла, качая головою.

-- Ну что -- спросил Федор Павлович, когда вернулась Игнатьиха.

-- Чудак! Татьяной Миколаевной назвал и так-то ли учтиво! Тьфу!

IX.

Страшная ночь

Гроза утихла, а потом опять надвинулась, и ночь была также темна. Дождь шумел за окном, и синяя молния время от времени озаряла ночной мрак.

Игнатьиха убралась, поужинала и села у стола, раскрыв дверь в ожидании, что хозяин позовет ее, но хозяин не звал и в комнатах стояла такая тишина, словно в них никого не было. Только изредка редким звуком звякала рюмка или чайная ложка.

Потом вдруг послышался голос хозяина:

-- Пей! -- кричал он пьяным голосом, -- должна выпить! Вот так! -- и затем раздался глухой смех, -- это за упокой, а теперь за здравие! Пей!

И опять стало тихо, только шумел дождь за окном.

Игнатьиху охватил страх.

Снова послышался голос хозяина, и только его голос. Он говорил что-то быстро, горячо, иногда вскрикивал и вдруг как закричит:

-- Шлюха ты подлая!

Игнатьиха вскочила и затряслась от страха. Ей показалось, что хозяин бьет свою гостью.

-- Что ты со мной сделала? Что сделала? -- кричал исступленно хозяин.

Игнатьиха крадучись выглянула в прихожую, тихо прошла в гостиную и из нее заглянула в столовую.

Гостья сидела откинувшись к спинке стула с лицом бледным как из воску, с широко открытыми глазами, которые с ужасом были устремлены на Чуговеева, а тот стоял перед нею, без пиджака, в одной жилетке, с сжатыми кулаками. Рябое лицо его было искажено, рот кривился, рыжая борода торчала щетиною.

-- Смеялась! Надо мной смеялась! А-а! А теперь? Что теперь будет? Нет, ты на него гляди, погляди на него, на милого на дружка! Каков он!

-- Не могу! -- чуть слышно донеслось до Игнатьихи.

-- А ежели я хочу! Иди гляди! -- и он вдруг кинулся на нее, ухватил ее за руку, рванул и поволок из комнаты.

Игнатьиха едва успела отскочить и притаиться за креслом.

Он с диким рычаньем пронесся со своею гостьей через гостиную, прихожую, в коридор.

Игнатьиха сидела за креслом ни жива ни мертва.

Вдруг из коридора раздался пронзитеный крик и дикий хохот хозяина. Что-то хлопнуло и гулом разнеслось по комнатам, на Игнатьиху пахнуло невыносимым смрадом ждановской жидкости. Она хотела бежать в кухню, но едва выдвинулась из-за кресла, как снова увидела хозяина и гостью.

Он опять тащил ее за руку и лицо его горело злобою, а она, едва успевая переставлять ноги, почти бежала, закрыв лицо свободною рукою.

-- Не любишь, -- хрипел Чуговеев, -- а тогда любила, шлюха подлая!

Он втащил ее в столовую, а Игнатьиха прошмыгнула к себе и без сил опустилась на табуретку.