Пьяный корабль. Стихотворения

Все чудовищности уродуют свирепую хватку Гортензии. Ее уединенность – механика эротическая. Ее утомленность – динамика любящая. Под присмотром детства она – в многочисленные эпохи – была пламенной гигиеной рас. Ее двери распахнуты нищете. Там нравственность современного люда развоплощается в ее страсть или власть. – О, трепет нещадный желторотых любвей на почве кровавой и в кислородном светле! найдите Гортензию.

Перевод В. Козового

XXXIX. Движение

Извилистый бег по откосу речных водопадов,
Зияние по ахтерштевню,
Проворство уклона,
Ход необъятный потока
Влекут неизведанным светом
И новейшею химией
Путников через долинные смерчи,
Через торнадо.

Они – покорители мира,

В поисках формулы личной удачи;
Спорт и комфорт путешествуют с ними,
Они привозят воспитание
Народов, классов, диких тварей на этом Корабле.
Дурнота и покой
С допотопным еще освещеньем,
С вечерами учений унылых.
Поскольку болтовни среди устройств – кровь,
          украшения, огонь, цветы,
Взведенные счета на беглом судне,
–  И можно разглядеть как бы катящуюся
          дамбу за водномеханическим путем,
Чудовищный пакгауз их отчетов – непрестанно
          лучезарен;
Их, загнанных в героику открытий
И в гармонический экстаз.
Среди врасплох пришедших атмосферных
          неудобств
Из юности двое, уединившись в ковчеге,
–  Прощаем ли древнюю дикость? —
Поют неусыпно.

Перевод Я. Старцева

XL. Поклонение

Сестре моей Луизе Ванаэн де Ворингем: – Синюшный чепчик, раскрытый Северному морю. – За потерпевших кораблекрушенье.

Сестре моей Леонии Обуа д’Ашби. Бау – клок летних трав, жужжащий и вонючий. – За горячку матерей и их детей.

Люлю, – о, демон, – кому всегда по вкусу коленопреклоненья подружеского часа, с его незавершённым обученьем. За мужчин! И даме NN.

Подростку, которым я был. Тому святому старцу, в скиту иль миссии.

Духу бедности. И наивысочайшему клиру.

А также и любому культу и месту памятного культа, среди таких событий, где бы надо непременно быть, последовав наитию момента иль нашим собственным и тягостным грехам.

И этим вечером – Цирцето вышних льдин, как рыба жирной, иллюминированной словно десять месяцев багряной ночи, – (чье сердце и амбра, и spunck), – за одинокую молитву, безмолвную как те края ночные, предвосхищающую подвиги, что побуйней, чем сам полярный хаос.

Любой ценой и всеми ипостасями, пускай в метафизическом хождении. – Все на этом.

Перевод Я. Старцева

XLI. Демократия

«Флаг рвется в омерзительный пейзаж, наш говорок приглушит барабан».

«По центрам будет размещаться циничнейшая проституция. Нещадно будут подавляться логичные бунты».

«В раскисшие травленые края! – на службе чудовищнейших фабрик промышленных или военных».

«До встречи тут, куда неважно. Мобилизация охотна, и наша философия жестока; несведущи в науках, искушены в удобствах; траншея будущего мира. Вот настоящий ход. Вперед, на марш!»

Перевод Я. Старцева

XLII. Гений

Он – преданность и день насущный, ибо выстроил дом, распахнутый пенной зиме и ропоту лета, – он, кем очищены напитки и пища, в ком чарование неразгаданных мест и сверхчеловеческое блаженство стоянок. Он – преданность и день грядущий, сила и любовь, которые видятся нам, застоявшимся в ярости и тоске, на лету в штормовых небесах и знаменах восторга.

Он – любовь, новонайденная безупречная мера, смысл дивный, нежданный – и вечность: машина возлюбленная роковых совершенств. Все мы познали ужас его безвозбранности с нашей вместе: о, наше ликующее здоровье, порыв способностей, Эгоизм влечения и страсть к нему – тому, кто нас любит во имя своей немеркнущей жизни!..

И мы вспоминаем о нем, и он странствует… Если ж расходится, звенит Осанна, то звенит его весть: «Прочь эти путы суеверий, уютов, эти ветхие тела и лета! С этой эпохой покончено!»

Он не выйдет, не спустится с неба, не искупит гневливости женщин, веселья мужчин и всей этой скверны: ведь это свершилось, ибо он есть и любим.

О, его вихри, липа, концы: в устрашающей смене чистейших форм и движений!

О, неисчерпаемость разума и безбрежность вселенной!

Его тело! вожделенный исход, прибой благодати, скрещенной с новым неистовством!

Его взор, его взор! все былые коленопреклонства и муки возвышены вслед.