Пьяный Силен. О богах, козлах и трещинах в реальности

Из ужасной силеновой премудрости, в конце концов, следует один вывод: пожалование даром смерти для человечества — вообще-то благословение. Пребывание человека в мире конечно. Для человека существует конец бесконечного природного цикла, и этот конец обретается в смерти. Для Силена тот факт, что жизнь не имеет смысла, таков, что с ним нужно сталкиваться на ежедневной основе и вечно. Силен обречен видеть бесконечное повторение. Поэтому его откровение этой истины царю Мидасу должно быть сопряжено с некой толикой горьких раздумий. Человеческие существа могут и не осознавать, что наилучшее для них — умереть; их может ошеломить заключенная в этой мысли истина, но они все равно умрут. Смерть все равно настигнет их, каждого. Смерть неотступна. Мысль, что это и хорошо, что этого и нужно желать, может быть труднейшей из всех и такой, что оставляется без внимания подавляющим большинством человеческих существ, идущих по жизни навстречу поджидающей смерти. Но смерть все равно поджидает.

Тайное послание, скрытое в силеновой истине (которая в остальном шокирует нас и сбивает с ног) заключается в том, что это поджидающее, смерть, это поджидающее истребление — на самом деле и есть ответ. Неким образом в этой данности, в абсолютной неизбежности смерти, и состоит благо. Посему единственным возможным благом, обретаемым в бесконечном цикле жизни, является — как кажется, парадоксальным образом, — данность смерти. Изначально наилучшее, говорит Силен, — вообще никогда этого не испытывать, не оказываться брошенным в отделенность от смерти, то есть не приходить в жизнь. Но когда человек, рождаясь и приходя в жизнь, отделяется от смерти, после этого наилучшее — познать смерть, прожив жизнь.

Силен это знает лучше кого бы то ни было. Знает, поскольку может наблюдать это день ото дня. Он наблюдает бесконечный цикл жизни и очень хорошо понимает, что в относительной длине или краткости этого цикла ответов для отдельного индивида не существует. Проживешь ты чуть больше или чуть меньше — ничего не изменится. Когда речь заходит о таком вопросе, как смерть, сам факт рождения уже ставит человека перед дилеммой. Проблема смерти возникает именно из-за рождения. Поэтому в каком-то смысле наилучшее для человека — вообще не рождаться. Это устранило бы проблему как таковую. Но если уж ты родился, то входишь в боль жизни — боль, которая становится еще острее оттого, что завершается в непостижимости смерти. Великий цикл жизни и смерти, логика и цель которого заключены в самом его течении, не воспринимается как логичный и целенаправленный индивидуальными существами, на которых и лежит этот труд — жить и умирать. Но цикл жизни требует, чтобы этот труд совершался — труд жизни и умирания. Цикл жизни сохраняет смысл целого. Но делает это посредством индивидуальных смертей тех частичек, которые составляют цикл жизни. Умирать само по себе — дело скверное и пустое. Если уж ты родился, внушает Силен, то лучше всего, наверное, будет просто завершить круг, отыграть свою роль в бесконечном и непостижимом цикле жизни. Умереть.

Если хочешь найти какой-нибудь смысл, внушает Силен, то найдешь его в том, что жизнь — она ради смерти, а смерть — ради жизни. Если тебя, говорит Силен царю Мидасу, тревожит то состояние, в котором обретаешься ты как смертный, предстоящий собственной смертности, нужно взглянуть на глобальный цикл. Вот чему ты служишь. Ты служишь циклу. В служении циклу ты умрешь. Живущий, ты предназначен к смерти. Смерть — это то, навстречу чему ты неумолимо движешься. Стремись к ней, внушает Силен. Ведь ты мог бы еще и стремиться к ней. Она взывает к тебе. Призывает тебя. Ты хочешь знать, что наилучшее для тебя, живущего. Служи циклу. Вот он, перед тобой. Твоя собственная смерть ждет тебя. Стремись к ней со всех ног. И умри.

* * *

Силен умереть не может. Он тяжело переступает своими массивными ляжками, неспособный умереть. Завидует ли он царю Мидасу? Царь Мидас хотя бы может умереть — он может хотя бы восполнить цикл и устремиться навстречу смерти.

Может быть, именно поэтому Рубенс и испытывает к Силену такое сострадание. Он видит Силена во всем подобным человеку. Он видит Силена одним из нас. Силен близок смертным. Он лишен этого странного безразличия к смертности, какое наблюдаешь у прочих богов. Гляньте вот даже на Диониса, как его нарисовал Тициан, — он спрыгивает навстречу Ариадне со своей повозки. Заботы смертных это божественное существо не волнуют. Его опыт структурирован по-другому. Его невозможно понять, к нему невозможно приблизиться. Его бытие — совершенно иное. Смерть для него непостижима. А смерть — это то самое, что выстраивает человеческий опыт в самой его основе. Это механизм в самом сердце того, что значит быть человеком.

Что значит быть человеком, если не быть конечным, не терять время, не хранить воспоминания о прошлом опыте и не двигаться навстречу прекращению всякого опыта? Ничего. Для нас это непонятно. Идея бесконечного бытия — это идея бытия, которое ни за что не поймешь. Это слишком далекий опыт. Его и опытом-то не назвать.