Пиар добра или как просрать всё

И провел нас в почтовый вагон. Вагон под самый потолок был забит тюками. Все это были Зямины вещи. Их было столько, как будто к себе домой я перевожу эшелон палестинских беженцев.

Конечно, мы со Стасиком были не в силах найти с ходу колонну грузовиков. Я в панике снова обратился за помощью к материнскому сердцу. Мама сделала звонок Поликарпу Матвеичу, и на вокзал буквально через десять минут прибыли два громадных мрачных военных «Урала».

Битый час мы со Стасиком, как биндюжники, как последние хлопцы, кидали тюки в грузовики, а проводник Жора ругался, потому что рассчитывал нажраться водки, пока поезд не отправят на мойку. Мы ему говорили, утирая пот:

- Так пойди нажрись водки, Жора, пока мы грузим.

- Не могу! Я тут не хуи пинаю, хлопцы, а отвечаю за вагон! – отвечал Жора и добавлял. – Знал бы, яких пельменей на разгрузку пришлют – ни в жизнь бы не взял цэ барахло в свой вагон.

Пельмени – это было очень оскорбительно для нас как поэтов, но мы со Стасиком терпели унижения и продолжали разгрузку.

Когда мы со Стасиком сгрузили все барахло в грузовики, Стасик сказал мне:

- Я сделал все это только ради Вознесенского.

Это была правда. Стасик сделал все это только ради Вознесенского. А Вознесенский в этот момент, скорее всего, сидел у камина в Переделкино и ничего не знал о том, какие страшные вещи делаются ради него на вокзале.

Когда потом мы со Стасиком разгружали вещи у моего дома, вышли соседи. Они хвалили меня за то, что в такое непрактичное время я взял невесту с мощным приданым. Я пытался гордиться, что взял невесту с приданым, но не мог, потому что болела поясница.

Когда моя мама увидела, сколько тюков мы заносим в дом, она отвела меня в сторонку. Мы с ней секунду смотрели друг другу в глаза. Мы ведь были сообщники и соавторы всего того, что случилось.

Мама мне сказала:

- Нам песдец, сынок!

Выше уже было сказано, что моя мама работала в мужском коллективе и умела выразиться кратко, грубо, емко.

Затем перед нами выросла следующая задача – нужно было где-то разместить все эти баулы. Мы долго с мамой думали над этим, и в конце концов, все вещи, которые когда-либо принадлежали нам с мамой, были размещены в одной прикроватной тумбочке. Все остальные шкафы, антресоли, кладовки и коробки были полностью забиты вещами Зямы. Ими же был туго набит балкон. Оставшиеся вещи были плотно затолкнуты под кровати, положены на шкафы сверху, и все равно еще оставались два больших тюка.

Мы с мамой и Стасиком часто дышали, мы обессилели, но все равно не могли победить – эти два тюка было некуда деть, места больше не было, никакого места, оставались только проходы, необходимые для жизни, дыхания и эвакуации на случай пожара.

Тогда Стасик вдруг сказал:

- А давайте хоть посмотрим, что там?

Зяма при этом не присутствовала, потому что она попросила меня перевезти ее с ребенком в последний момент, когда все будет готово. Конечно, было неловко вскрывать тюки без Зямы. С другой стороны, Стасик сказал, что это необходимо, потому что вдруг в них – запасы пищи. В этом случае Стасик был готов временно взять тюки с пищей к себе домой. Стасик гарантировал их сохранность. Я не очень верил в их сохранность, но, в конце концов, Стасик не мог быстро съесть два таких тюка пищи – съесть их за раз не могла бы даже белая акула.

Мы со Стасиком вскрыли тюки. В них оказались короткие юбки. Их был миллион. Нам так показалось. Вернее, нам показалось, что их было даже больше. Юбок было столько, как будто домой я привез не Зяму Гиппиус, а главную цыганку страны.

Моя мама спросила, взглянув на меня печальными материнскими глазами:

- Столько юбок?

- Да, - сказал я с трудом. – Ну, ты же знаешь, мама, какие у нее ноги.

Много выше было сказано, что Зяма все детство и раннюю юность отдала прыжкам в высоту с шестом. И была мастером спорта. Поэтому у Зямы были длинные и крайне красивые ноги. Я любил Зямины ноги. Ведь я любил Зяму, и потому любил все части ее тела – руки, ноги. Такое есть свойство у любви – если любишь, то уж любишь и руки, и ноги, и все, что только попадется на глаза от любимого человека.

Зяма знала, что у нее красивые ноги, и потому после окончания школы носила мини-юбки. В школе она одевалась как попадья, а после школы, видимо, узнала, что у нее красивые ноги, и стала одеваться как попадья, но только до бедра. А ниже были мини-юбки. Мне нравилось, что Зяма их носит. Мне нравилось гулять с Зямой по городу и видеть, как мужчины сначала смотрят на Зямины ноги, а потом смотрят на меня с завистью, черной, как чад. Или лучше так – черной, как Чад.

Стасик Усиевич попал в сложную ситуацию. Ведь он уже пообещал мне помощь. И ему пришлось взять к себе домой два громадных баула с мини-юбками. Дома Стасика страшно отругали, потому что подумали, что Стасик украл все эти юбки. Но потом я сказал маме Стасика, что эти юбки - мои. Тогда мама Стасика посмотрела на меня с большой тревогой. Тогда я объяснил, что они не мои, а Зямы, моей любви, которую я привез к себе домой. Тогда мама Стасика сказала мне:

- В добрый час.

Мама Стасика была доброй украинкой.