Пять бессмертных. Т. I

Четыре дня сеял мелкий дождь. Пустынный парк заволокло холодным туманом. Серый день незаметно переходил в сумерки. Курганов сидел на крытой галерее и смотрел, как бродит по клумбам обмокшая лошадь, обнюхивает почерневшие георгины. Вошла Ай. Курганова поразило ее лицо: строгое, бледное, приспущенные веки. Шла она, как будто стараясь не упасть, и в то же время подвигалась настойчиво, уверенно к невидимой цели. Ее холодная детская рука задержались в руке Курганова. Перемена, совершавшаяся на его глазах с Ай не по дням, а по часам, казалась чрезмерной. Хризантема алой раной по-прежнему зияла на ее груди. «Обреченная», — улыбнулся кому-то бесконечно большому и сильному Курганов и стал равнодушно ждать, что будет.

— Я вам хочу сказать, — начала, как скучный, ненужный урок, кусая запекшиеся губы, Ай, — что Лилэнд решилась… тоже умереть. Иттли не расставалась с ней после припадка… Я… мне нужно… — Ай беспомощно взглянула на Курганова, — мне необходима уверенность… поймите вы… они не оставляют меня одну, они… решили меня провожать до конца! — Последние слова Ай буквально прокричала тоном безысходного горя и отчаяния. — Дайте мне… дайте мне оправдание! — продолжала она, приближая полные слез глаза к лицу Курганова, и вдруг: — Слушайте! — крикнула Ай со странной для нее энергией, поднимаясь со стула и застывая в позе мучительного ожидания, затем тихо и едва шевеля губами: — вы… любили меня?

Курганов не смотрел вдаль в туманы парка. Потом перевел глаза на Ай и заговорил с расстановкой:

— Боюсь, что не удовлетворю вас. Могу говорить только о том, что мне известно. Но… я знаю столько же, сколько вы. Все это касалось вас, касалось и меня… Я жил своей и вашей жизнью. Как это называется, что значит?.. Вам тоже безразлично.

— Слушайте, — как-то вдруг оседая, с тихой мольбой прошептала Ай, — станьте на один миг человеком… Человеком. Скажите мне один раз, была ли я вашей радостью?

— Зачем это? — пожал плечами Курганов, — вы ищете оправданий себе, потом поищете мне. У кого?

Ай молчала.

— Вы — у меня, а я — у вас?

Короткая улыбка, полная дружбы, озарила суровое лицо ученого. Он отвернулся, брови разделились глубокой складкой.

— Пусть оправдается живущий перед мертвым, мертвец перед живым, бессмертный перед смертным, а пока… я оправдываю, как умею, час своего рождения, и кто меня оправдает и будет ли оправдан сам — не знаю. Я сам себе судья. Но… — Курганов потер себе лоб, — вам почему то нужны слова о том, что было и что есть. Об этом стоит говорить разве тогда, когда стоит говорить о том, что будет. Что будет, вы, Ай, знаете. А что будет с этой… радостью, — это для меня будет безразлично. Мой путь другой.

— Другой? — повторила задумчиво Ай, вглядываясь в глаза Курганова, — вы решили уехать?

— Да.

— Поздно, — так же просто ответила Курганову Ай, опуская ладони на его широкие плечи. Расширенный взор ее, казалось, читал итоги роковой тайны… внезапно сковавшей жизнь ее и всех ей близких.

В Берлине Курганова несколько раз навещал Пфиценмейстер. Это был единственный человек, который знал, для чего сюда явился Курганов. Он приходил обыкновенно вечером, молча просиживал полчаса и прощался. Он не мог говорить о главном, о том, что выбило его из колеи привычной жизни.

За две недели он постарел и осунулся лет на десять. Курганов объяснял эту перемену по-своему: «Старик скоро умрет, перед смертью бывают такие перемены, в особенности перед смертью от старости, когда насквозь отравленный организм как-то сразу сдает все позиции. Капитуляция…»

Перед смертью! Старик думал наоборот и никогда так не страшился смерти. Он боялся, что не доживет до того дня, когда к нему прилетит Гаро. Он знал, что сердце его может остановиться каждую минуту, и усиленно берегся, избегал быстрых движений, питался отборной пищей, бросил всякую работу. Он спал при огне, заставлял своего слугу, такого же старого, как и он сам, ложиться рядом на постели и будить, толкать его, если его дыхание станет ненормальным. Он целыми часами просиживал в кресле, держась за пульс и считая удары сердца. А пульс был полный и жесткий. Он, как врач, хорошо знал, что значит повышенное давление и склероз. Страх и самовнушение доводили его чуть не до обморока. Он кричал, звал к себе старика Франца и вместе с ним отправлялся на прогулку, но и здесь мрачные мысли не оставляли его. Он был близок к безумию. Иногда ему хотелось броситься Курганову в ноги, попросить, чтобы он принял и его в компанию, но он боялся отказа. Тогда, кроме всего, стало бы известно, что кто-то выдал тайну. Весь план, возможно, полетел бы кувырком. Он больше надеялся на Гаро, и в то же время сильно опасался, что тот обманет его.