Пять бессмертных

С момента открытия панита – прекрасного искусственного хлеба – сразу все хозяйственные, экономические и прочие взаимоотношения перевернулись вверх дном, исчез и вполне определенный тип человека – целый класс работников земли. Все ушло в города и, бросив прерии и степи, стало работать на панитовых заводах, пошло в шахты, пошло туда, где теплый воздух дрожит от ритмичного темпа машин, где порабощенные силы с яростью ищут выхода, но скованы волей человека, где отдельная личность теряется, становится одним из тех нулей, сумма которых равна бесконечности.

Все это тоже делало более доступным и легким внедрение и распространение смертоносной палочки. Постановления конгресса заключались, главным образом, во всеобщем введении обязательной дыхательной гимнастики, которая должна была проводиться с самого раннего детства. Охране Труда было предложено на всех производствах поставить дело так, чтобы каждый мог, по крайней мере, десять минут в течение каждого часа проделывать дыхательную гимнастику. Номера ее были составлены конгрессом на основании всех данных биологической науки. Это была прекрасная мера, но положительного результата можно было ожидать только во втором или третьем поколении. И она ни на волос не приблизила решения вопроса. Казалось, в поединке с палочкой было поставлено на карту самое существование человеческой породы. До сих пор живые организмы во всей истории своего развития подчинялись внешней среде и, благодаря медленности изменения ее условий, успевали приспособляться. В тех же случаях, когда эти изменения наступали внезапно или вообще протекали слишком быстро, громадное большинство погибало. Теперь в ход эволюции был внесен новый фактор – разумная деятельность человека. В результате получилось слишком быстрое изменение условий существования. Это и внесло полный разлад в сложные взаимоотношения между средой и организмом.

Во всяком случае, именно так обстояло дело в течение двенадцати лет после конгресса, когда Фор – предшественник Курганова – подарил миру свой туберколь, и с этого дня последний, страшный враг был обезоружен. Медицина могла обратить все свое внимание в другую сторону, где страдания вызывались без присутствия бактерий путем расстройств функциональных. Это представляло еще огромное поле работы.

Биостанция в разное время сделала еще несколько не менее важных открытий. Учреждение пользовалось огромнейшим авторитетом. К голосу его прислушивались с уважением. Ему была предоставлена полная свобода внутреннего управления. Поэтому, когда после смерти Фора стала известна его воля о передаче биостанции в ведение Курганова, его ученика и сотрудника по работе, давшей в результате туберколь, Рабочий Совет без всякого колебания утвердил Курганова в его правах. Он дал ему необходимые средства на продолжение работы и предоставил на его усмотрение подбор сотрудников.

Вот уже шесть лет Курганов работал на своей станции. До сих пор еще ни один научный журнал не получил хотя бы краткой заметки о том, что там делается и что служит предметом исследования. Радиоаппараты, по приказанию Курганова, были сняты и убраны. Сама биостанция находилась на большом расстоянии от крупных культурных центров и вне постоянной связи с остальным миром. Вначале, после смерти Фора, когда Курганов только еще вступил в управление и владение станцией, прилетали и приезжали многие члены ученых обществ. Они расспрашивали, не передал ли Фор Курганову какой-либо важной работы для выполнения и окончания, или Курганов сам определил, над чем будет работать. Встретив сухой прием и видя полное нежелание со стороны Курганова и остальных работников чем-либо поделиться, ученые мало-помалу прекратили свои посещения. Кургановская биостанция оказалась предоставленной самой себе.

Уединенное положение всей этой научной усадьбы способствовало серьезной вдумчивости. Прекрасная местность предоставляла возможность здорового и благодетельного отдыха. С одной стороны здания лабораторий были охвачены громадным старым парком, с другой – морем. Это было старое Балтийское море, но теперь на нем не видно было ни одного дымка пароходной трубы. Ни одного паруса не видно было на девственной линии горизонта. Лишь иногда быстро проплывали какие-то низкие, широкие суда без всякой оснастки, скорее похожие на китов, и не чувствовалось на них присутствия человека. Скрепя сердце, моряки примирились когда-то с пароходом и с горестью расставались с бесчисленными узелками, веревочками, блоками и со всей тряпичной оснасткой парусных судов. Но все-таки пар победил и оттеснил паруса! Следующее поколение уже привыкло к пароходам и с иронией посматривало на холстину. Труба, дымящая труба – чем она выше и чем больше дымит, тем приятнее сердцу – в ней вся сила! Это, так сказать, голова судна и все выражение лица. И вот, когда убрали трубу и вместо пароходов пошли большие моторные суда, их вид сначала сильно резал глаз. Не хватало самого главного. Эти посудины казались кургузыми, обрубленными, непонятными…