Пять четвертинок апельсина

— Я думать не думал, что до такого дойдет. Просто хотел, чтоб ее проняло, но я никогда и в мыслях не держал того, что потом стряслось. Ведь вон как оно повернулось. Так всегда в жизни. Уж если клюнет слишком крупная рыба, она и всю удочку за собой вглубь потянет. Правда, в конце я все-таки попытался хоть что-то поправить. Очень хотел.

Я уставилась на него:

— Боже милостивый, Поль!

Изумление пересилило гнев, даже если предположить, что для него еще осталось во мне место.

— Так это был ты? Ты? Это ты стрелял из дробовика в ту ночь на ферме? Ты прятался там в поле?

Поль кивнул. Я глядела на него и не узнавала, будто вижу его впервые.

— Ты знал? И все эти годы ты знал? Он повел плечами.

— Вы все считали меня придурком, — сказал он без всякой обиды. — Думали, все можно обделывать у меня прямо под носом, а я при этом ничего не замечу. — Он медленно, грустно улыбнулся. — Ну ладно, хватит. Довольно нам с тобой. Думаю, выговорились.

Я пыталась собраться с мыслями, но у меня все никак не укладывалось в голове. Я столько лет считала, что всему виной Гийерм Рамондэн, который громче всех орал в ту ночь, закончившуюся пожаром. Или, возможно, Рафаэль, или кто-то из потерпевших семей. И вдруг услыхать, что за всем этим стоит Поль, мой милый, мой медлительный Поль, двенадцати лет от роду, распахнутый, как летнее небо. Он начал, он и завершил, с четкой бесповоротностью смены времен года. Когда наконец я открыла рот, у меня вырвалось что-то совсем для нас обоих не о том.

— Скажи, ты правда сильно ее любил тогда? Мою сестричку Ренетт, с ее упругими щечками, с ее прелестными локонами, с пшеничным снопом в руке и корзиной с яблоками под боком. Вот такой, поверьте, я навсегда ее и запомнила. Картина ясно и четко стоит перед моими глазами. И тут внезапно я ощутила укол ревности почти у самого сердца.

— Наверно, так же, как ты любила его, — спокойно ответил Поль. — Как ты любила Лейбница.

Какие глупые мы были детьми. Глупые, жестокие, наивные. Всю свою жизнь я грезила Томасом, всю свою замужнюю жизнь в Бретани, все свои вдовьи годы я мечтала о таком, как Томас, с беззаботным смехом, с острым взглядом, с глазами, как река, о Томасе моей мечты — о тебе, Томас. Только ты навсегда и навеки — проклятие Матерой оставило по себе страшный след.

— Знаешь, не сразу, конечно, — сказал Поль, — но я это пережил. Пустил все как идет. Зачем плыть против течения. Столько сил тратить. Проходит время, и какой бы ни был человек, надо просто успокоиться, река сама принесет тебя к дому.

— К дому, — повторила я, совершенно не узнав свой голос.

Руки, обнявшие меня, были грубоватые на ощупь и теплые, как мех старой собаки. Я представила себе, ну и странная картинка: стоим вдвоем под тусклой лампочкой, точно Гензель и Гретель, постаревшие и поседевшие в плену у колдуньи, наконец-то выбравшиеся из пряничного домика.

Ты просто успокойся, и река принесет тебя к дому. Такие простые слова.

— Долго мы с тобой ждали, Буаз. Пряча глаза, я сказала:

— Должно быть, слишком.

— Я так не думаю.

Я собралась с духом. Теперь самое время. Надо сказать ему, что все прошло, что ложь, вставшая меж нами, слишком застарела, не сотрешь, слишком велика, не преодолеешь, что мы уже, к сожалению, старики, что теперь это смешно, что это невозможно, да и вообще, вообще…

И тут он меня поцеловал, прямо в губы, не застенчиво по-стариковски, но совершенно иначе, отчего я одновременно смутилась, возмутилась и возгорелась странной надеждой. Просияв, он медленно стал вытаскивать что-то из кармана, что-то желто-красное блеснуло в свете лампы… Ожерелье из диких яблок.

Я глядела на него, пока он осторожно надевал ожерелье мне на шею. Оно легло мне на грудь, круглые атласные плоды излучали свет.

— Королева урожая, — прошептал Поль. — Фрамбуаз Дартижан. Только ты одна.

Я чувствовала крепкий и терпкий аромат диких яблок, тепло прильнувших к моей коже.

— Я старая, — сказала я несмело. — Уже поздно. Он снова меня поцеловал, сначала в лоб, потом в уголок рта. Потом снова полез в карман и вытащил сплетенный из соломки венец, опустил его мне на голову, как корону.

— Домой возвращаться никогда не поздно, — сказал он и нежно, но уверенно притянул меня к себе. — Ты, главное, вот что, перестань увертываться.

Сопротивляться, как и плыть против течения, изнурительно и бессмысленно. Я потянулась, как к подушке, щекой к его плечу. Дикие яблоки вокруг моей шеи издавали резкий, сочный аромат, они пахли октябрем нашего детства.

Мы отпраздновали наше возвращение домой черным кофе с круассанами и вареньем из зеленых помидоров, сваренным по рецепту моей матери.