Пять четвертинок апельсина

«Конфитюр из зеленых помидоров. Порезать зеленые помидоры кусочками, как яблоки, взвесить и сложить в тазик для варки варенья, 1 кг сахара на 1 кг помидоров. Сегодня опять проснулась в три утра и пошла искать таблетки. Совсем забыла, что их у меня больше нет. Когда сахар растает, можно, чтоб не подгорало, добавить 2 стакана воды, все хорошенько перемешать деревянной ложкой. Я все думаю, что, если снова сходить к Рафаэлю? Он, наверно, мог бы подыскать мне другого поставщика. К немцам я больше обращаться не решаюсь, нет, после случившегося ни за что; лучше умереть. Потом можно добавить еще помидоров и дать немного покипеть, постоянно помешивая и время от времени снимая пену шумовкой. Иногда мне кажется, что лучше уж действительно умереть, чем так жить. По крайней мере, тогда не нужно будет беспокоиться о том, как снова проснуться, ха-ха-ха. Но я постоянно размышляю о детях. Боюсь, Прекрасная Иоланда подхватила грибок. Придется выкопать и обрубить зараженные корни, иначе заболеет все дерево. Варить конфитюр на слабом огне часа два, может, чуть меньше. Когда жидкость перестанет растекаться по блюдечку, конфитюр готов. Я так зла на себя, на него, на них. Больше всего на себя. Когда этот идиот Рафаэль стал мне рассказывать, пришлось до крови закусить губу, чтоб себя не выдать. Не думаю, впрочем, что он заметил. Я заявила ему, что мне и так все известно, что любой девчонке попасть в беду ничего не стоит, что никаких неприятных последствий не было. Он, кажется, вздохнул с облегчением; зато я, стоило ему уйти, взяла большой топор и до полного изнеможения рубила дрова; и все думала: жаль, что по его физиономии не могу съездить топором».

Видите, какая каша? Лишь хорошенько вспомнив, что к чему, начинаешь улавливать в подобных записях какой-то смысл. И разумеется, нигде ни слова о том, что за разговор был у нее с Рафаэлем. Я могу лишь вообразить, как это происходило: он был испуган и встревожен, а она слушала его с каменным, бесстрастным выражением лица и молчала. Он чувствовал себя виноватым, ведь, в конце концов, это случилось в его кафе, но правды мать ему ни за что бы не открыла. И то, что она притворилась, будто все знает, было просто защитной мерой, она как бы ограждала себя от ненужных забот с его стороны. Рен и сама вполне может о себе позаботиться – так, должно быть, она ответила. И потом, ничего особенного не случилось, правда? Хорошо, Рен постарается вести себя более осторожно и осмотрительно. В общем, слава богу, мы еще легко отделались.

«Т. уверяет, что он ни при чем, но, по словам Рафаэля, он стоял рядом и ничего не предпринимал, потому что эти немцы – его приятели. Возможно даже, они ему и за Рен заплатили, как за тех женщин, которых он привез с собой из города».

Нашу подозрительность усыпило то, что мать никогда при нас не упоминала о случившемся. Возможно, она просто не могла себя заставить затронуть с нами, своими детьми, эту тему; ее острое отвращение ко всему связанному с отправлениями человеческого тела было нам хорошо известно; а может, она решила, что лучше просто постараться поскорее обо всем забыть. Но в дневнике она обнажает те эмоции, что бушевали в ее душе: бешеный гнев, неукротимую ярость, мечты о кровавой мести. «Как бы мне хотелось изрубить его на мелкие кусочки, чтоб от него одно мокрое место осталось!» – пишет она. Когда я впервые это прочла, то не сомневалась, что она имеет в виду Рафаэля, но теперь я уже далеко не так в этом убеждена, ведь сила ее ненависти свидетельствует об иных чувствах, более глубоких и мрачных. Возможно, она свидетельствует о предательстве. Или о растоптанной любви.

«Руки у него оказались нежней, чем я думала, – пишет она под рецептом яблочного торта. – Он и выглядит-то совсем мальчишкой, а глаза в точности такого цвета, как море в ненастный день. Мне казалось, я все это возненавижу и его возненавижу, но его нежность препятствует этому. Нежность в немце? С ума я, что ли, сошла? И ведь верю всему, что он обещает. Я, конечно, намного старше, однако не так уж и стара! Так может, время еще есть?»

И больше ничего, словно она вдруг устыдилась собственной откровенности. Но теперь я всюду нахожу множество мелких свидетельств тех же чувств, поскольку знаю, где искать. Они разбросаны по всему альбому – отдельные слова, фразы, перемежающиеся рецептами и напоминаниями о том, что нужно сделать в саду и огороде, мысли, зашифрованные даже от нее самой. И те ее стихи:

Ах, эта сладость,
Во мне скопившаяся!
Она подобна соку яркого плода…