Пять четвертинок апельсина

Я спустилась в подвал с тарелкой и деревянными щипцами – с ними соль не разъедала царапины и трещины на руках, – вытащила сперва четыре рыбки, а затем и мешочек с апельсиновыми корками, заключенный в спасительную банку. Апельсиновый сок и эфирные масла из припрятанной четвертинки я выдавила на старые запасы с целью немного их оживить; шкурку, порезав на мелкие кусочки, тоже сунула в мешочек, и вокруг сразу распространился довольно сильный запах апельсина. Убрав мешочек со шкурками в банку, я старательно очистила ее от соли и рыбного сока и опустила в карман фартука, надеясь, что не пропадет ни капли драгоценного запаха. Затем я нарочно несколько раз неглубоко обмакнула руки в бочку с соленой рыбой, чтобы обмануть мать.

«Добавить чашку белого вина и положить туда же сваренный до полуготовности рассыпчатый картофель и всякие мясные и рыбные обрезки и остатки: шкурку бекона, кусочки мяса или рыбы, добавить еще столовую ложку масла и минут десять тушить на очень слабом огне, не помешивая и не поднимая крышку».

Мне было слышно, как мать что-то напевает на кухне. У нее был монотонный, даже какой-то скрипучий голос, звучавший то громче, то тише.

– Добавить сухого, не замоченного заранее, проса… н-н, н-н-н… и еще капельку убавить огонь. Оставить под крышкой… н-н, н-н-н… на десять минут и не размешивать до тех пор… н-н-н… пока не впитается вся жидкость. Затем выложить плотным слоем в неглубокую форму… а-н-н, ан-ан-ан… сбрызнуть маслом и запечь до хрустящей корочки.

Внимательно следя за тем, что происходит на кухне, я в последний раз спрятала мешочек с апельсиновыми корками под горячую трубу от плиты.

Некоторое время пришлось подождать.

Сначала мне показалось, что ничего не получилось. Мать по-прежнему преспокойно возилась на кухне, мурлыча себе под нос что-то немелодичное. Помимо паве она, оказывается, приготовила еще и пирог, черный от ягод, и большую миску зеленого салата с помидорами.

«Почти что праздничный обед, – подумала я, – хотя что праздновать-то?» Впрочем, если у матери случайно бывало хорошее настроение, она устраивала для нас настоящий пир, зато в ее «плохие» дни мы обходились холодными блинчиками и rilettes. Сегодня же мать была и вовсе сама на себя не похожа: волосы не стянуты, как обычно, в тугой узел, а тяжелыми прядями рассыпались по плечам; на щеках румянец от жара плиты. Было что-то лихорадочное и в том, как она говорила с нами, и в том быстром, порывистом жесте, которым она обняла Рен, когда та вошла на кухню. Такое с ней случалось крайне редко и казалось почти необычным, как, впрочем, и ее внезапные приступы насилия. Даже голос ее звучал как-то непривычно, и руки с каким-то особым, нервным трепетом совершали самые простые действия – что-то мыли в раковине, что-то резали на кухонной доске.

Нет таблеток.

Морщина на переносице, морщины вокруг рта, напряженная, вымученная улыбка. Но на меня, когда я принесла анчоусы, она взглянула так ласково и так неожиданно мило мне улыбнулась, что еще месяц, нет, даже день назад мое сердце мгновенно растаяло бы.

– Буаз!

А я думала о Томасе, вспоминала, как он сидел на берегу реки, и о той твари, которую мельком видела в воде, о том, как маслянисто блеснул ее могучий бок, чуть показавшись над водной поверхностью, прекрасный в своей чудовищной мощи. Я бы хотела, хотела… Пусть он сегодня вечером придет в «La Mauvaise Réputation» и небрежно повесит свой китель на спинку стула! И я представила себе, что вдруг выросла и превратилась в кинозвезду, прекрасную и утонченную, в шелковом платье, подол которого ласково обнимает ноги, а я иду и все на меня смотрят. Я бы хотела… Ах, если б тогда у меня в руках была удочка!..

Тут я заметила, что мать наблюдает за мной со странным страданием во взоре, и меня почти смутила эта ее внезапная уязвимость.

– Что с тобой, Буаз? – раздался ее голос. – Ты здорова? У тебя все в порядке?

Я молча покивала. Меня точно кнутом ударили – ошеломляющая волна ненависти к самой себе накрыла меня с головой; такого со мной еще не бывало. Я бы хотела, хотела… Я постаралась взять себя в руки, и на моем лице появилось обычное хмурое выражение. Томас. Только ты. Навсегда.

– Сбегаю проверю верши, – произнесла я каким-то не своим, тусклым голосом. – Я быстро.

– Буаз!

Конечно, я слышала, как она окликнула меня, но останавливаться не стала. Примчавшись на реку, я дважды проверила каждую вершу; я была уверена, что уж на этот раз, когда мне так нужно, чтобы щука исполнила мое желание…

Все верши оказались пусты. В приступе внезапной ярости я швыряла в воду пойманных рыбешек: уклеек, пескарей, плоских угрей с маленькой хищной головкой.

– Где же ты? – крикнула я, обращаясь к молчаливой реке. – Где ты, хитрая старая сука?

Луара, безмятежная, темно-коричневая, чуть насмешливая, текла у самых ног, окутанная легкой дымкой. Я бы хотела, я хотела бы… Я подобрала на берегу камень и с такой злостью швырнула в реку, что чуть плечо не вывихнула.