Пять дней из жизни черепахи [сборник 1989, худ. М. Ромадин]

Совсем по-иному глядел он на мать: она была первым живым существом, которое он узнал, едва появившись на свет. А ведь инстинкт, врождённое чувство, подсказывает каждому, что это совершенно особое существо, единственное среди всех остальных…

Если бы Рум, впервые открыв глаза, увидел рядом с собой кого-то другого, а не мать, он, возможно, проникся бы безграничным доверием к этому другому, не родственному ему существу. И так же, как теперь у матери, искал бы у него покровительства и защиты, так же ходил бы за ним следом и доверчиво заглядывал бы ему в глаза. Каждая мать, наверно, догадывается об этом. Может быть, поэтому так ревниво следит она, чтобы никто прежде времени не приблизился к её детёнышу.

Через день и даже спустя несколько кратких часов — уже не опасно. За это время она успеет «умыть» его и накормит, даст обнюхать себя. И вместе с парным материнским молоком так прочно войдёт в него её образ, что не заменить никаким другим!

…Какой прекрасный у неё был язык — большой, горячий, шершавый, и сильный, и ласковый, так хорошо умеющий его поддержать, когда он качался на непрочных, ещё не окрепших ногах! Этот язык, едва Рум появился на свет, прошёлся по его бокам, вылизал спину и брюхо, побывал даже в самых укромных уголках его тела, до которых ему самому ни за что бы не дотянуться…

Отца Рум боялся. Не он один — его все в стаде побаивались. Даже человек, Зубровод, наполнявший в обеденное время кормушки, с опаской поглядывал на кривые бизоньи рога, на всякий случай замахиваясь чем попало, отгоняя бизона от изгороди. А что для того даже самая толстая жердь? Сунул между рогами, повернул голову набок и — готово, переломил, словно спичку…

…Это было прекрасное время — обед.

Правда, первые дни своей жизни он не пробовал ещё ни зелёной травы, ни листьев, ни веток, а только и знал что сосать материнское молоко, притом делал это довольно часто. Зато потом, когда начал входить во вкус…

У каждого из них имелась своя кормушка — корыто, сбитое из толстых, грубо струганных досок. Кормушки подсовывались под нижнюю жердь в загородке, в одном и том же отведённом для этого месте. И трава в этом месте была вытерта до чёрной земли.

Сперва кормили бизона: это было его неоспоримое право — получать еду первым, — право, которое он сам за собой утвердил. Все остальные этому подчинялись, даже люди. Если первой положить корм зубрице, бизон всё равно прогонит её и примется за чужое.

Когда он уже получит своё и станет на место, можно кормить остальных.

Зубровод опрокидывал в кормушку овёс из ведра, а из другого ведра лил воду. Овёс был молотый и, пока его сыпали, курился в воздухе лёгким белёсым дымком. А вода падала чистая, прохладная. Это было так аппетитно, что зубры, не отрывая глаз от пока ещё недоступных кормушек, в нетерпении переминались на коротких крепких ногах и начинали жевать пустоту.

— Но-о, утроба твоя ненасытная! — притворно грубо кричал Зубровод, чтобы зверь не мешал его делу, и подпихивал ногой наполненное корыто.

Зубры неторопливо отходили, но как только видели, что теперь уже можно, шумно, с необыкновенной для таких громадин скоростью и проворством устремлялись к кормушкам и погружали в них морды.

Ели они обстоятельно, не отвлекаясь, с аппетитным и громким чавканьем, которое постепенно переходило в довольное похрюкивание.

Спустя много дней и месяцев, оказавшись в настоящем, ничем не огороженном большом лесу, где приходилось заботиться о себе самому, Рум из всей своей прошлой жизни помнил отчётливо, пожалуй, лишь это: человека с ведром и кормушку, над которой курился овёс. Но, не зная, что это всего лишь воспоминания, не понимая вообще, что такое воспоминания, ожидал всякий раз наяву появления Зубровода с ведром у кормушки: время уже пришло и он давно голоден! И, не видя ничего этого перед собой, начинал раздражаться, требовать — набычившись, шёл напролом через высокий кустарник, ломал какое-нибудь деревце в чаще и со злости дочиста объедал.

Наевшись, он обычно не вспоминал ничего.

4

За первое лето Рум так вырос и возмужал, что вполне мог сравниться с годовалым коровьим телком.

Он уже разбирался в травах, листьях и ветках: какие из них нежны и приятны на вкус, а какие не стоит и пробовать — этому он научился, глядя на старших.

В знойные летние дни Рум также научился у старших находить спасение от бесчисленных комаров и слепней в «купалках» — неглубоких, растоптанных ямах, заполненных песком и пылью. Если в такой купалке хорошенько вываляться, «искупаться», то зуд от укусов разъярённых насекомых становится потише.