Пять экспонатов из музея уголовного розыска [с иллюстрациями]

Городок меня очаровал. Всё здесь ласкало взор: бескрайние сады, великолепная дубовая роща, посаженная, по преданию, Петром I, нарядная Хмелевская церковь с иконами XVII и XVIII веков, здание уездного училища, уютные чистенькие улочки, весёлые, сбегающие наперегонки с горы дома.

Но долго восхищаться красотами города мне не пришлось.

Когда я, стоя на пристани, любовался Сурой, кто-то сзади осторожно тронул меня за локоть. Я обернулся и увидел добродушную конопатую физиономию «снегиря» — так в двадцатые годы из-за яркой формы любили именовать милиционеров. «Снегирю» было лет двадцать, не более. Он лузгал семечки и внимательно разглядывал меня, причём мне показалось, что особое внимание почему-то привлекает моя широкополая шляпа.

— Приезжими будем или как? — спросил «снегирь», продолжая грызть семечки.

— Приезжий.

— А паспортная книжечка у нас имеется?

Я дал ему свой паспорт. «Снегирь» повертел его, пощупал, поскрёб ногтем. После этого ухмыльнулся и подмигнул мне.

— Как у вас говорят? Ростов — папа, Одесса — мама, а Елец — всем ворам отец.

— Я вас не понимаю.

— Это ничего, что мы не понимаем. Сейчас не понимаем — потом поймём, — ехидно сказал «снегирь» и, спрятав мой паспорт в карман гимнастёрки, спросил: — А ещё какие такие документы у нас имеются?

— Верните прежде мой паспорт, — потребовал я.

— Какой паспорт?

— Тот, который вы себе в карман положили. Вот какой!

— Это не паспорт.

— А что же по-вашему?

— «Липа».

— Какая липа?!

— Натуральная «липа», елецкой работы, — убеждённо сказал он.

— Ну, знаете! — возмутился я.

— Ах, какие мы нервенные! — съехидничал «снегирь» и сказал: — Ежели у нас ещё какие документики имеются, то очень даже советую предъявить. Всё одно, когда в милицию доставлю, личный досмотр до самых кальсон учиним.

Изучая бумагу из «Бытового музея сороковых годов», он хмыкал и улыбался, давая тем самым мне понять, что старого воробья («снегиря») на мякине не проведёшь.

— Выходит, по мебельным делам мы сюда прибыли?

— Выходит, что так, — в тон ему ответил я.

— И не стыдно нам?

— А чего мне, собственно, стыдиться?

— Не знаем?

— Не знаю, — отрезал я. — И буду вам весьма признателен, если вы изволите наконец объясниться!

Он расплылся в улыбке.

— Ишь ты, фу-ты, ну-ты. Из антиллигентов мы, в гимназии небось учились, все науки превзошли! — восхитился он и от избытка восхищения перестал даже лузгать семечки. — Значит, выходит, признательны будем, коли я объяснение дам? Ну, ежели так, то чего ж, и объяснюсь, коли мы такие глупые и ничего понимать-соображать не желаем.

— Уж будьте любезны!

— Буду, буду, любезным. Чего там! С Мебельщиком давно мы стакнулись, а?

— С каким именно мебельщиком?

— С натуральным, маклаковским.

— Я действительно интересуюсь художественной мебелью…

— Придуриваемся? — укоризненно спросил он.

— Как вы со мной разговариваете?!

— А как? Как положено, без рукоприкладства.

— О каком мебельщике вы говорите?

— О том самом. О преступном элементе по кличке Мебельщик, он же Гусиная Лапка, он же Гриша Прыг-Скок. Других у нас, слава богу, не имеется. И этим по горло сыты.

— Не знаю я никаких гусиных лапок, гриш и мебельщиков! — заорал я.

«Снегирь» скорбно вздохнул. Похоже было, что я окончательно подорвал его веру в человечество.

— Опять придуриваемся? А кто этой ночью на улице Третьего Интернационала винный склад брал? Вы складик брали, вместе с Гришей Мебельщиком брали.

— Вы что, с ума сошли?!

— Во-первых, оскорблять представителя при исполнении обязанностей не положено. Об этом статья в кодексе имеется. А во-вторых, я-то с ума не сошёл, потому и говорю: отпираться нам никакого здравого смысла нет, потому как все опрошенные в единый голос говорят, что Мебельщику помогал антиллигентный гражданин в шляпе. У кого антиллигентная видимость? У нас. У кого на голове шляпа? У нас. У кого замест документов елецкая «липа»? Опять же у нас. Так что в уме мы или без, а в милицию пройтись нам придётся. Тут уж никакого разговора быть не может.

И действительно, мне пришлось идти в сопровождении «снегиря» через весь город в милицию, которая находилась на самой вершине холма.

Немилосердно жгло летнее волжское солнце. Все жители городка уже были в курсе происшествия, которое случилось на улице Третьего Интернационала, где помещался винный склад нэпмана Бородавкина, и с жаром обсуждали мою дальнейшую судьбу.

В милиции составили протокол о моём задержании и незамедлительно отправили меня в камеру, которая сокращённо именовалась КПЗ, то есть камера предварительного заключения.

В этой душной каморке я просидел почти двое суток, проклиная свою разнузданную фантазию, бдительность «снегиря», свою невезучесть и «хорошего парня» начальника местной милиции, который, на мою беду, отбыл в Нижний Новгород на совещание, посвящённое по злой иронии судьбы необоснованным и незаконным арестам.

Но всё, рано или поздно, кончается. Закончилось и совещание в губернском центре. Начальник милиции просто не знал, как загладить свою невольную вину. Угощая меня янтарным ледяным пивом с лоснящейся от жира воблой, он стеснительно спрашивал:

— Небось блохи донимали?

— Было такое дело.