Пять историй болезни

Я вынужден был сказать о переносе, так как особенности анализа Доры я могу объяснить только этим моментом. То, что составляет его достоинство и позволяет считать его подходящим для первой, вводной публикации, а именно его особенная очевидность, это же самое прочно связано и с его большим недостатком, приведшим к преждевременному окончанию. Мне не удалось стать вовремя хозяином переноса. Из-за услужливости, с которой Дора во время лечения предоставляла в мое распоряжение часть патогенного материала, я забыл о необходимой предосторожности, о тщательном поиске первых признаков переноса, каковой она уже подготавливала посредством другой, оставшейся для меня неизвестной частью того же самого материала. Вначале было совершенно ясно, что в ее фантазиях я замещал отца, несмотря даже на различие в возрасте. И наяву она постоянно сравнивала меня с ним, даже пыталась боязливо выяснить, совершенно ли честен я по отношению к ней, так как отец «всегда предпочитал скрытность и нечистые дела». Когда попозже появилось первое сновидение, в котором она предупреждала о том, что оставит этот курс лечения, как в свое время дом господина К., я должен был стать осторожнее, а ее внимание привлечь к тому, что «сейчас вы сделали перенос с господина К. на меня. Вы что-то заметили, что позволяет вам сделать вывод о недобрых намерениях, которые подобны намерениям господина К. (прямо или в какой-нибудь измененной форме), или же вам что-то пришло в голову относительно меня или стало конкретно известно обо мне, что в такой же степени вызывает у вас антипатию, как это было ранее в отношениях с господином К.?» Тогда бы ее внимание было направлено на какую-нибудь деталь в нашем общении, в моей личности или в моих отношениях, за которым нечто аналогичное, но несравнимо более важное, касающееся господина К., сохранялось в тайне. А посредством устранения этого переноса анализ получил бы доступ к этому новому, вероятно подлинному, материалу воспоминаний. Но я упустил это первое предостережение, полагая, что еще достаточно времени, так как еще не выявились другие грани переноса и материал этот еще не занял прочного места в анализе. Так я оказался пораженным переносом. Из-за X., которым я напоминал ей господина К., она отомстила мне так, как хотела бы отомстить господину К., и оставила меня, веря в то, что обманута и оставлена мною точно так же, как им. Таким образом, на одну из существенных частей своих воспоминаний и фантазий она просто отреагировала, вместо того чтобы репродуцировать их в курсе лечения. Естественно, что я не могу знать, чем было это для X. Я предполагаю, что оно относилось к деньгам или было ревностью к одной из других пациенток, которая после своего излечения продолжала общаться с моей семьей. Если переносы рано включаются в анализ, то его течение становится неясным и замедленным, однако его прочность тогда лучше предохраняет от неожиданных, непреодолимых сопротивлений.

Во втором сновидении Доры перенос представлен в нескольких явных намеках. Когда она его рассказала, я еще не знал, а узнал лишь спустя два дня, что у нас осталось лишь два часа работы (два сеанса) – то же самое время, которое она провела перед картиной Сикстинской Мадонны и которое вместе с небольшой корректурой (два часа вместо двух с половиной) она сделала масштабом не пройденного ею пути вокруг озера. Стремление и ожидание в сновидении, относящееся к молодому мужчине в Германии, и ожидания, что господин К. женится на ней, она выразила в переносе еще несколько дней назад. Курс лечения слишком долго длится, у нее не хватит терпения так долго ждать. В то же время в первые недели она показала достаточное понимание относительно моего заявления, что полное восстановление ее психического здоровья займет примерно один год, и все это без всяких возражений. Отклонение сопровождения в сновидении – ей лучше идти одной, – которое также происходит при посещении Дрезденской галереи, я должен был, конечно, узнать в определенный для этого день. Оно, вероятно, имело такой смысл: так как все мужчины уж слишком гнусны, то лучше для меня вообще не выходить замуж. Это подразумевает месть[144].

Там, где побуждения к жестокости и мотивы мести, уже в самой жизни используемые для сохранения симптомов, переносятся во время лечения на врача, причем у того не хватает времени на соотнесение их со своими истинными источниками для отделения от своей личности, – там нет никакого чуда в том, что состояние больного не поддается терапевтическим воздействиям. Посредством чего же еще мог бы больной так эффектно мстить, как не показом того, насколько бессильным и неспособным является врач? Все же я не склонен недооценивать терапевтическую ценность даже такого фрагментарного лечения, каковым был случай Доры.