Пять лет жизни

женщины, и мужчины — были латиноамериканцы. Не удавалось вырваться за пределы

родного землячества! Зачастую, конечно, латиноамериканцы надоедали друг другу, и все

же, говоря откровенно, они не могли не встречаться. Надо же поговорить с кем-то о

Куэрнаваке, Антофагасте, Пайсанду или Барранкилье, пожаловаться, как трудно войти в

жизнь французов, хотя, по правде говоря, никто и не пытался. Научились читать

передовые в «Монд» да меню в столовой самообслуживания, тем дело и кончилось.

Доехали наконец до «Бон-Нувель». Девушка и Рауль вышли через разные двери и оба

направились к выходу на улицу Мазагран. Остальные пассажиры ушли в сторону Фобур-

Пуассоньер. Рауль шел следом за девушкой, все время на одном и том же расстоянии.

Постукивали ее каблучки, и звук этот странно разносился по пустым переходам. Рауль

ступал бесшумно в туфлях на каучуке. Дошли до выхода. Решетка была заперта на

висячий замок. Раулю стало смешно — напрасно он мчался бегом почти всю дорогу. И

тут девушка вдруг воскликнула: «Диос мио!» Да, да, именно «Боже мой!», по-испански. И

повернула к нему испуганное лицо. Снаружи несся раскатистый храп какого-то бродяги.

Он расположился недалеко от решетки и крепко спал. «Не волнуйтесь,— сказал Рауль,—

другой выход должен быть открыт». Услыхав испанскую речь, девушка, видимо,

приободрилась. Но ничего не ответила. «Идемте скорее»,— сказал Рауль и кинулся

обратно. Опять они бежали вдвоем по пустой платформе. Свет горел вполнакала. Какой-

то человек в комбинезоне крикнул, чтоб шли скорее, сейчас тот выход тоже закроют.

Рауль вспомнил свои размышления о сюжете. «Теперь я мог бы написать такой рассказ,

— подумал он.— Все подробности налицо». Девушка почти плакала, но бежала, не

останавливаясь. Сначала он хотел обогнать ее, посмотреть, открыт ли выход на Фобур-

Пуассоньер, потом решил — нет, невежливо оставлять ее одну в пустых полутемных

коридорах. Добежали до выхода. Решетка была заперта. Девушка обеими руками

ухватилась за прутья. «Мсье, мсье!» — закричала она. Но никакого мсье не было и в

помине. Даже бродяги не было, не то что мсье. Ни души вокруг. «Ничего не поделаешь»,

— сказал Рауль. По правде говоря, он был вовсе не против остаться здесь на всю ночь с

этой девушкой. Жаль, правда, что она не француженка. Подумать только: целую ночь

можно было бы практиковаться во французском, и в таком приятном обществе!

«А там ведь был какой-то человек!» — вдруг вспомнила она. «Верно. Что ж, пойдемте

поищем его,— ответил он вяло.— Но может, вы подождете здесь, а я его отыщу?» «Ах

нет, пожалуйста, я пойду с вами». Она чуть не умирала от страха. Опять лестницы,

переходы... Теперь они не торопились. Девушка, кажется, совсем упала духом. На

платформе, разумеется, никого не оказалось. Они покричали, но даже эхо не ответило.

«Ничего не поделаешь,— повторил Рауль,— придется смириться». Он, видимо, возлагал

большие надежды на смирение. «Давайте устроимся по возможности с удобствами. В

конце концов, если бродяга может спать с той стороны решетки, почему бы нам не спать

с этой?» «Спать?» — переспросила она таким тоном, будто Рауль предлагал ей что-то

совершенно немыслимое. «Конечно».— «Спите, если хотите. Я не могу».— «Ну нет, тогда

и я не буду. Еще чего не хватало! Раз уж вы не хотите спать, давайте разговаривать».

В конце платформы горела лампочка. Они направились туда. Он снял плащ и предложил

ей. «Нет, ни за что. Вы-то как же?» «Я не мерзну»,— соврал он. Плащ он положил рядом

с ней, но она не взяла. Они сидели на длинной деревянной скамье. Рауль взглянул ей в

лицо и невольно улыбнулся — такой был на нем написан страх. «Эта история очень

осложнила вам жизнь?» — спросил он просто так, для разговора. «А вы как думаете?»

Помолчали. «Надо хоть как-то освоиться с этим глупым положением».— подумал он.

«Что ж, может, для начала представимся друг другу?» «Мирта Сиснерос»,— сказала она,

но руки не подала. «Рауль Моралес. Уругваец. А вы » аргентинка?» — «Да, из Мендосы».

— «А что вы делаете в Париже? Стипендиатка?» — «Нет. Рисую. Вернее, рисовала. Но

приехала я так, без всякой стипендии».— «И больше не рисуете?» — «Дома я очень

много работала, накопила денег и приехала сюда. - Но здесь, только чтобы прокормиться,

приходится так работать... Не до рисования. Полный крах, и вдобавок нет денег на

обратную дорогу. Не говоря уже о том, что вернуться — значит признать свое |

поражение. Ужас!» Он ничего не ответил. Сказал просто: «А я пишу». И, прежде чем она

успела задать вопрос, добавил: «Рассказы». «А! У вас есть книги?» — «Нет, я печатаюсь

только в журналах».— «И здесь вам удается писать?» — «Да, удается».— «Получаете

стипендию?» — «Нет, тоже не получаю. Приехал два года назад. Дали премию на

журнальном конкурсе. И остался. Перевожу, печатаю на машинке, все делаю, что дают.

Тоже нет денег на обратную дорогу. И тоже не хочется признать, что потерпел

поражение». Она дрожала от холода и наконец решилась — накинула на плечи его плащ.

К двум часам ночи они уже переговорили о многом: о своих денежных делах, о том, как

трудно приспособиться к жизни во Франции, о хитрости и скупости французов, о