Пять лучших романов (сборник)

– Хватит реветь, и так глаза, наверно, ни на что не похожи. – Она достала из сумки зеркальце и с тревогой вгляделась в себя. – Ну да, пузырь со льдом на полчаса, вот что мне нужно. – Она напудрилась, подмазала губы. Потом задумчиво посмотрела на меня. – Вы теперь будете намного хуже обо мне думать?

– А для вас это имеет значение?

– Представьте себе, имеет. Я не хочу, чтобы вы думали обо мне плохо.

Я усмехнулся.

– Дорогая моя, я личность в высшей степени аморальная. Когда я хорошо отношусь к человеку, я могу скорбеть о его грехах, но на мое отношение к нему это не влияет. Вы по-своему неплохая женщина, и притом в вас бездна прелести и очарования. Ваша красота меня радует, хоть я и знаю, что она в большой мере зиждется на удачном сочетании безупречного вкуса и неколебимого упорства. Для полного совершенства вам недостает только одного…

Она ждала улыбаясь.

– Нежности.

Улыбка погасла, и она метнула на меня взгляд, начисто лишенный приязни, но, прежде чем она собралась ответить, в комнату ввалился Грэй. За три года, проведенных в Париже, Грэй сильно прибавил в весе, его красное лицо стало еще краснее, и волосы заметно поредели, но он пребывал в отменном здоровье и в отличном настроении. Он был искренне рад меня видеть. Разговаривал он одними штампами. Произнося самые заезженные речения, явно был убежден, что только что сам их выдумал. Он не ложился спать, а «отправлялся на боковую» и спал не иначе как «сном праведника», если шел дождь, так непременно «лило как из ведра», и Париж до конца оставался для него «веселым городком». Но он был такой незлобивый и нетребовательный, такой честный, надежный и скромный, что не чувствовать к нему симпатии было невозможно. Я был от души к нему расположен. Сейчас он был всецело поглощен предстоящим отъездом.

– Ох и здорово будет опять впрячься в работу, – говорил он. – Я просто жду не дождусь.

– Значит, все у вас решено?

– Подписи своей я еще не поставил, но дело верное. Тот парень, с которым я вхожу в долю, был моим соседом по комнате в колледже, он малый первый сорт и свинью мне не подложит, это я знаю. Но как только мы прибудем в Нью-Йорк, я слетаю в Техас, своими глазами проверю, как там что, и, можете быть уверены, уж докопаюсь, нет ли там какого подвоха, прежде чем выложить хоть доллар из тех деньжат, что мне дала Изабелла.

– Грэй, знаете ли, превосходный бизнесмен, – сказала она.

– Да уж не хуже других, – улыбнулся он.

Он принялся, как всегда слишком многословно, рассказывать мне о фирме, в которую вступает, но я в таких делах смыслю мало и понял, в сущности, одно: что у него есть все шансы нажить уйму денег. Он так увлекся своим рассказом, что даже предложил Изабелле:

– Слушай, на черта нам сдался этот званый обед? Может, посидим тихо-мирно втроем в ресторане?

– Ну что ты, милый, как можно. Ведь обед устроили в нашу честь.

– Я-то, во всяком случае, не мог бы составить вам компанию, – вмешался я. – Когда я узнал, что вечер у вас занят, я позвонил Сюзанне Рувье и сговорился с ней повидаться.

– Кто такая Сюзанна Рувье? – спросила Изабелла.

Мне захотелось ее поддразнить.

– Так, одна из девиц, которые остались мне в наследство от Ларри.

– Я всегда подозревал, что он где-то прячет хорошенькую модисточку, – подхватил Грэй с добродушным смехом.

– Вздор, – отрезала Изабелла. – О половой жизни Ларри мне все известно. Ее просто нет.

– Ну, раз так, выпьем на прощание, – сказал Грэй.

Мы выпили, и я с ними простился. Они вышли проводить меня в переднюю, и, пока я надевал пальто, Изабелла продела руку под локоть Грэя и, ластясь, заглянула ему в глаза с выражением, отлично имитирующим ту нежность, в недостатке которой я ее обвинил.

– Скажи мне, Грэй, только честно, по-твоему, я бесчувственная?

– Что ты, родная, с чего ты взяла? Тебе это кто-нибудь сказал?

– Нет.

Она повернулась к нему спиной и показала мне язык, что Эллиот, несомненно, счел бы весьма неаристократичным.

– Это не то же самое, – шепнул я, выходя на площадку и закрывая за собой дверь.

IV

Когда я опять оказался в Париже, Мэтюрины уже уехали и в квартире Эллиота жили чужие люди. Я очень чувствовал отсутствие Изабеллы. На нее приятно было смотреть, с ней легко говорилось. Она была сметлива и незлопамятна. Больше я никогда ее не видел. Я не люблю и ленюсь писать письма, Изабелла же просто не умеет их писать. Если нельзя общаться по телефону или по телеграфу, она предпочитает вообще не общаться. К Рождеству я получил от нее открытку с изображением красивого дома с колоннами, окруженного виргинскими дубами, – очевидно, это был тот самый дом, который они не смогли продать, когда так нуждались в деньгах, а теперь, видимо, раздумали продавать. Судя по штемпелю, открытка была опущена в Далласе, из чего я заключил, что дело сладилось и они водворились на новом месте.